Новиков-прибой и его «цусима». наше время

Главной книгой Алексея Силыча Новикова-Прибоя, его любимым детищем, его поистине звёздным часом стал, как известно, роман «Цусима», создание которого потребовало от автора, пожалуй, не меньшего мужества, чем то, которое проявили русские моряки в сражении с японским флотом. Многолетняя история создания произведения сложна и драматична, полна ярких, острых коллизий.

Работу А. С. Новикова-Прибоя над романом-эпопеей можно разделить на три этапа: 1905–1914 годы, когда по свежим впечатлениям были написаны отдельные очерки и рассказы, ставшие своеобразными этюдами к будущему масштабному повествованию; 1928–1932 годы, когда была создана первая книга - «Поход»; и, наконец, третий этап - с 1934 по 1941 год, в этот период в результате включения многих дополнительных глав и тщательной стилистической переработки был создан окончательный вариант «Цусимы». Все эти годы были наполнены не только кропотливым, упорным трудом, но и победами над обстоятельствами, которые поначалу могли показаться непреодолимыми.

Вернёмся к этим обстоятельствам.

Подробнейшие сведения обо всех кораблях, участвовавших в Цусимском сражении, обо всех обстоятельствах боя, которые баталер броненосца «Орёл» Новиков собирал в японском плену, были, как мы помним, сожжены. Однако будущий писатель не оставил идеи собрать все сведения о походе и гибели русской эскадры и начал по памяти восстанавливать погибший материал. Во многом это удалось, потому что память у него была уникальной.

По возвращении из плена, провезя бумаги через всю Россию, Алексей Силыч передал их в Матвеевском на хранение старшему брату Сильвестру, который всё тщательно спрятал.

Спасаясь от преследований властей, Новиков уезжает сначала в Петербург, а позже в трюме торгового судна «по-тёмному» покидает Россию.

Когда через несколько лет Алексей Силыч вернулся в Матвеевское, его ждал новый удар: материалы о Цусиме были утеряны. Лишь в мае 1928 года (через 22 года!) его племянник, перебирая старые колоды ульев, нашёл в одной из них связку бумаг. Так весь цусимский материал вернулся к автору. Началась работа над давно задуманным романом.

Историю про старую пчелиную колоду читатель узнаёт из предисловия к «Цусиме», и она потом многократно повторяется во всех книгах и статьях, посвящённых жизни и творчеству писателя.

Но есть ещё одна версия того, почему Новиков-Прибой приступил к работе над романом именно в 1928 году.

В книге В. В. Богданова и С. В. Ларионова «Почувствовать себя русским» (Санкт-Петербург: Алетейя, 2007) в статье «Второй „бой“ за „Цусиму“», без ссылок на какие-либо авторитетные источники (правда, у статьи есть странный и таинственный подзаголовок: «По материалам Елены Сакс» - кто это такая, установить пока не удалось), не очень внятно, рассказывается о том, что Новиков-Прибой при написании «Цусимы» использовал дневники В. П. Костенко. И поэтому, пишут Богданов с Ларионовым, «многие (опять же не ясно, кто эти „многие“. - Л. А.) выступают за то, чтобы при переиздании книги „Цусима“ значилось две фамилии». Итак, сначала авторы предлагают записать в соавторы к Новикову-Прибою В. П. Костенко, а затем, говоря о Костенко, увлекаясь, заявляют: «О нём никто ничего не знал, читателям было неизвестно, что „Цусима“ - его труд».

Попытаемся разобраться. Использовал ли Новиков-Прибой записи Костенко? Да, использовал. Но это не даёт оснований объявлять, что Новиков-Прибой не является автором «Цусимы». Подробно и гораздо более достоверно пишет об этом доктор исторических наук Д. В. Лихарев:

«В конце 1960-х - начале 70-х гг. аспирантка Белгородского государственного педагогического института О. И. Осыкова, исследовавшая творчество А. С. Новикова-Прибоя, сделала любопытное открытие: „Важно отметить то обстоятельство, что, когда Новиков-Прибой приступил к работе над „Цусимой“, Костенко уже подготовил для публикации свои дневники „В бездну Цусимы. Воспоминания моряка“ (1928 г.)… При сравнении отдельных дневниковых записей Костенко со страницами „Цусимы“ Новикова-Прибоя бросается в глаза не только фактическая, но и текстовая стилистическая перекличка, „похожесть“. Однако до сих пор нет работ, посвященных выяснению роли дневников Костенко в истории создания „Цусимы““».

Причины этой «похожести» выяснились лишь относительно недавно, после публикации в альманахе «Цитадель» воспоминаний дочери В. П. Костенко Натальи Владимировны. Н. В. Костенко пишет, что после ареста В. П. Костенко в 1928 году и вынесения ему сурового приговора А. С. Новиков-Прибой обратился к его второй жене Ксении Александровне с предложением продать ему рукопись о Цусиме. Во время свидания в тюрьме Владимир Полиевктович, не чувствуя проблеска в своей судьбе, дал на это согласие. К. А. Костенко, оставшаяся с малолетним сыном и весьма ограниченная в средствах, воспользовалась выгодным предложением Новикова-Прибоя.

Д. В. Лихарев цитирует слова дочери В. П. Костенко: «А. С. Новикова-Прибоя никак нельзя упрекнуть в непорядочности по отношению к Владимиру Полиевктовичу: он сделал его героем своей исторической эпопеи (под псевдонимом инженера Васильева). Также нельзя поставить Новикову-Прибою в вину версию о находке дневников, начатых в японском плену, в деревне, у брата в улье. Наверное, тогда такой вариант судьбы дневников Костенко был наилучшим. Они не пропали и не оказались в случайных руках».

Но «версия», по словам Н. В. Костенко, о находке записей самого Новикова-Прибоя не является вымыслом. Д. В. Лихарев, задаваясь вопросом, существовали ли материалы, собранные самим А. С. Новиковым-Прибоем в японском плену, готов ответить утвердительно. Он пишет:

«Близкий друг А. С. Новикова-Прибоя писатель А. В. Перегудов, написавший книгу воспоминаний о своём собрате по перу, утверждал, что лично присутствовал в тот момент, когда племянник героя Цусимы передавал своему дяде связку пыльных и пожелтевших бумаг, найденных в старом улье: „В комнату вошёл Иван Сильвестрович, держа в руках бумажный свёрток, перевязанный мочалкой. Протягивая свёрток Силычу и чуть-чуть лукаво улыбаясь, он сказал:

- Вот, дядя, посмотри. Может быть, пригодится.

Новиков-Прибой разговаривал с Елизаветой Феоктистовной. Он бросил рассеянный взгляд на свёрток и вдруг внезапно замолчал, резко отодвинул чашку с чаем и бережно принял свёрток. На его лице сначала отразилось изумление, потом лицо стало необычно строгим, затем на нём что-то дрогнуло, детски радостная улыбка тронула губы и затеплилась в слегка прищуренных глазах. Он разорвал мочалку и, перебирая пожелтевшие старые бумаги, спросил Ивана Сильвестровича:

- Где? Где ты это нашёл?

Иван Сильвестрович пришёл к столу и рассказал, что сегодня утром он перебирал старые колоды ульев, много лет лежавшие под стеной бани, и в одной из колод обнаружил эту связку бумаг“».

Однако далее в мемуарах Перегудова есть одно существенное замечание, которое многое объясняет: «Новиков-Прибой хотел сначала написать небольшую повесть, в которой выдуманные герои действовали бы в исторически верной обстановке. Записки, найденные в улье, не давали материала для такой повести, и Алексей Силыч начал собирать всё, что было написано о русско-японской войне». Недостающий материал, которого «хватило» для грандиозного романа-эпопеи, А. С. Новиков-Прибой нашёл в приобретённых им дневниках В. П. Костенко.

Итак, скорее всего в истории, рассказанной Новиковым-Прибоем, сошлись две правды, одну из которых он огласить не мог.

Первая: племянник действительно обнаружил записи, сделанные самим Алексеем Новиковым в японском плену, в старой пчелиной колоде в 1928 году.

Вторая: именно в 1928 году, когда Костенко арестовали, его дневник по доброй воле самого Владимира Полиевктовича попадает к Новикову-Прибою. Говорить о том, что он использует дневник «врага народа», на месте Новикова-Прибоя никто бы не смог, это абсолютно ясно.

Действительно, именно записки Костенко дали толчок к созданию «Цусимы». (Не случайно в поздних редакциях романа автор напишет, что без воспоминаний инженера Васильева (его прототипом и был В. П. Костенко) не было бы этой книги.) В этом нет ничего ни странного, ни предосудительного. В руки писателя попадает бесценный материал по теме, к которой он давно примеривается, - это вспышка, молния, сигнал: вот оно!

То, что у Новикова-Прибоя было наработано многое до дневников Костенко, - не вызывает никаких сомнений. Его очерки о Цусимском сражении, опубликованные по горячим следам, это абсолютно подтверждают. Не будем также забывать, что к тому моменту, когда к Новикову-Прибою попадают дневники Костенко, он не просто человек, владеющий пером, а уже довольно известный писатель. И попытки обвинить его в плагиате абсолютно беспочвенны.

Да, он использовал записи Костенко (который понимал, что самому ему, возможно, уже не придётся написать о Цусиме), как используют любые другие исторические и художественные источники при написании подобной книги. Не даёт ссылок? Это не диссертация и не монография, а художественное произведение.

Вопрос об авторстве «Цусимы», очевидно, возникал ещё в то время, когда была опубликована последняя редакция «Цусимы». Об этом читаем в письме В. П. Костенко Е. А. Воронецкой от 13 февраля 1941 года. Там же находим и однозначный ответ на этот вопрос. Итак, Владимир Полиевктович пишет:

«…я не был литературным секретарём Новикова-Прибоя и не собирал для него материалов. Я в плавании вёл дневник, который у меня сохранился. Мне не удалось его издать, и я предоставил его в качестве материала своему другу Новикову-Прибою, с которым поддерживаю тесную связь до настоящего времени. Новикову я со своей стороны давал некоторые советы и указания, касающиеся технических вопросов. Но автором романа вполне самостоятельным является сам Новиков-Прибой».

Как работал Алексей Силыч над главной книгой своей жизни?

Игорь Новиков, сын писателя, в воспоминаниях об отце пишет:

«…на подоконнике, письменном столе, стульях и просто на полу стояли стопки книг, переплетённые комплекты журналов „Нива“ и иллюстрированного приложения „Русско-японская война“ к газете „Русь“ за 1904–1905 годы, „Настольный календарь на 1904 год“, изданный Сувориным… Здесь же в известном лишь одному отцу порядке разместились книги по мировой лоции, отдельные номера газеты того периода „Новое время“, различные географические квоты, схемы, фотографии, открытки и описания военных кораблей японского флота и русской 2-й Тихоокеанской эскадры, многочисленные документы правительственной следственной комиссии и „Объяснительная записка“ о цусимской катастрофе контр-адмирала Небогатова, книги Владимира Семёнова, вырезки из иностранной прессы и даже лубочные картинки и плакаты с примитивными изображениями победоносного русского воина и „забитых шапками“ японских солдат. Всё это помогало отцу воссоздать сложную международную и политическую обстановку далёкой эпохи, а также историческую правду о русско-японской войне».

Работая над «Цусимой», Алексей Силыч часто наведывался в Малеевку. В начале января 1930 года компанию ему составили П. Г. Низовой, старший сын Анатолий и его друг Борис Неверов.

В Малеевке, как и в Москве, Алексей Силыч вставал не позднее шести часов утра и сразу садился за работу, обычно начиная с того, что правил написанное накануне. Работа длилась, с перерывом на обед и прогулку, до вечера. Алексей Силыч писал в день по пять-шесть страниц, а вечером обычно читал вслух написанное.

Вспоминая об этой поездке, Б. Неверов-Скобелев пишет, что чем больше он общался с отцом своего друга и другом своего отца, тем больше убеждался в том, какой это удивительно простой и хороший человек: «Говорят, что у каждого есть какие-то недостатки, но у него, по моему глубокому убеждению, их не было.

Как-то я спросил Алексея Силыча, что он больше всего любит в жизни, и он ответил мне:

Человека люблю и его добрые дела во имя счастья знакомых и незнакомых для него людей…»

О своих собратьях по перу он чаще всего отзывался с теплотой и восторгом. Искренне ценил произведения отца Бориса, о ранней смерти которого глубоко печалился всю свою жизнь.

Алексей Силыч радовался, когда в литературе появлялось имя молодого, способного автора, особенно если он писал о море. С восторгом он принял «Капитальный ремонт» Леонида Соболева, с нетерпением ждал продолжения романа.

В январе - феврале 1930 года Алексей Силыч побывал в гостях у боцмана Воеводина на Рязанщине, в селе Собчаково (ныне - Сапожковский район Рязанской области).

Вместе с Воеводиным возвратились они в 1906 году из японского плена и, обменявшись адресами, распрощались. Распрощались, как оказалось, надолго: почти на четверть века. Почтовая связь наладилась несколько раньше. Письмо Воеводина нашло уже известного писателя в 1926 году. Началась переписка.

Максим Иванович отнёсся к просьбе друга-писателя очень серьёзно и довольно скоро отправил в Москву свою рукопись вместе с деревенскими гостинцами. Новиков-Прибой сразу же откликнулся открыткой:

«Дорогой Максим Иванович!

Большое Вам спасибо за гостинец. Очень жаль, что не могу к Вам попасть в село. Подсобрал бы я там литературный материал. Рано или поздно, а всё-таки приеду я к Вам. Если будете в Москве, обязательно заходите ко мне. Буду очень рад повидаться с Вами. Скоро у меня выйдет новый морской роман „Солёная купель“. Вышлю Вам немедленно. Спасибо за рукопись о Цусимском бое. Воспользуюсь ею обязательно.

И вот снежным морозным январём 1930 года Новиков-Прибой отправился в Собчаково. Он провёл здесь несколько недель, продолжая писать новые и редактируя уже написанные главы будущего романа. Долгие разговоры с Воеводиным более чем способствовали этому. Память у Максима Ивановича, по воспоминаниям его сына Константина, была очень хорошей. И бывший боцман броненосца «Орёл», возглавивший во время боя команду трюмно-пожарного дивизиона, подробно рассказывал, что происходило на верхней палубе и в трюмах корабля, как ложились неприятельские снаряды, как гибли люди и корабли.

Рассказал Воеводин и о том, как в начале 1908 года приехали к ним в село жандармы и допытывались, известно ли ему, кто такой матрос Затёртый и где его можно найти. Псевдоним «Затёртый» Воеводину был знаком, поскольку именно на эту фамилию он отправлял другу несколько писем в Финляндию. Причину же этого давнего происшествия объяснил ему теперь сам Алексей Силыч. После нелегального выхода в 1907 году очерка «Безумцы и бесплодные жертвы», подписанного А. Затёртым, книга была срочно конфискована и изъята из продажи. И поиски её неблагонадёжного автора начались с допросов всех тех, кто был назван в очерке. Но, как нам уже известно, действия жандармов не увенчались успехом: автора обнаружить не удалось.

О судьбе Максима Ивановича Воеводина стоит сказать отдельно. После освобождения из японского плена он был, как и большинство участников Цусимского сражения, награждён Георгиевским крестом, медалями, серебряной позолоченной чаркой и значительной суммой денег. По возвращении на родину он трудился в своём крестьянском хозяйстве, но в 1930-е годы был раскулачен. При этом у него забрали не только позолоченную чарку, но и все боевые награды. Зная, что его должны арестовать, он тайком покидает село, отправляется в Москву, где какое-то время работает извозчиком. Туда постепенно перебираются пятеро его сыновей. Максим Иванович был частым и желанным гостем в доме Новиковых.

Избежать ареста боцману Воеводину, однако, не удалось. Попытки Новикова-Прибоя заступиться за друга были безрезультатны. Воеводин умер в июле 1942 года в заключении. Алексей Силыч тяжело переживал утрату, как и вообще тяжело переживал то, что любой человек в те времена мог в одночасье оказаться «врагом народа». Из его окружения в их число попал не один десяток людей. Понимая всю абсурдность происходящего, Алексей Силыч всё равно истово верил Сталину и, как многие, полагал, что во всём виновато сталинское окружение, обманывающее вождя.

В марте 1930 года, несмотря на огромную загруженность, но очень беспокоясь о ситуации, сложившейся в его родном Матвеевском, Алексей Силыч обратился с письмом к «всесоюзному старосте» Калинину.

Прочитаем внимательно это любопытное свидетельство эпохи.

Автор, вернувшись к канцелярскому стилю, который когда-то был им вполне освоен, пытается быть объективным и беспристрастным. Но неудержимо прорываются эмоции. И, пожалуй, было бы странно, если бы Силыч, говоря о бесчинствах в родном селе и бедах односельчан, оставался спокойным и гладким, как море в штиль. Штормит его душу, штормит, и никакой канцелярщиной этого не скрыть.

«Председателю ВЦП К (Всероссийский центральный исполнительный комитет СССР, формально - высший орган государственной власти. - Л. А.) товарищу Михаилу Ивановичу Калинину

Члена общества Пролетарских писателей „Кузница“… - А. С. Новикова-Прибой

За последнее время в газетах появилось много статей о всяких перегибах на местах в проведении политики колхозов и раскулачивания. Прежде чем перейти к сути моей просьбы, разрешите и мне немного приподнять завесу того, что творится у меня на родине - в селе Матвеевском, только что перешедшем в Сасовский РИК (районный исполнительный комитет. - Л. А.) Рязанского округа. Я буду откровенен.

Насколько мне удалось выяснить из бесед с крестьянами, в сельсовет попали люди, совсем не подходящие для своей роли: пьяницы, взяточники, а женщины плюс ко всем качествам - самогонщицы. Они проводили раскулачивание под лозунгом: „Наша власть, а потому, что хотим, то и делаем“. И началось рвачество. Брали у крестьян при раскулачивании не только скотину и орудия производства, но и всё, что только можно взять: одежду, подушку, сапоги, детское бельё, табуретки, стенные календари, кухонную посуду, вёдра, корыта, кадушки, яблоки сушёные и т. д. Были случаи, когда брали иконы и, кстати сказать, тут же делили между бедняцкими активистами, а те их ставили у себя на божницах. При изъятии вещей не выдавали хозяину никаких квитанций, не оставляли после себя никаких письменных следов. А потому большая часть конфискованного добра расползлась по частным рукам, попадая председателю и членам сельсовета и уполномоченному РИКа. По ночам, собравшись у какой-нибудь активистки, эти, по словам крестьян, урядники от революции пьянствуют, закусывают жареной солянкой, а в заключение занимаются развратом. О всех таких проделках местной горе-власти знают крестьяне. Вот где сеется настоящая контрреволюция.

Кто же такие кулаки, на которых обрушилось такое бедствие? Один крестьянин-трудовик, Иван Моханов, никогда не занимавшийся торговлей, имеющий восемь малолетних детей, теперь раскулачен, стал лишенцем. („Лишенцами“ называли тех, кто был лишён избирательных прав за „неправильное“ социальное происхождение или за „излишки“, чаще всего заработанные непосильным трудом членами всей семьи. - Л. А.) Он провинился тем, что когда-то обидел на словах председателя Гришкова, - личные счёты. Раскулачили также одного 80-летнего старика, Дмитрия Попова, вспомнив, что лет 40 тому назад он был старшиною. Старик этот не имел никакой скотины, на себе возил из лесу дрова, побирушка, ходил по чужим дворам, выпрашивая картошки поесть.

Лишили голоса и моего родного племянника, Ивана Сильвестровича Новикова. Он шесть лет добровольно прослужил в Красной Армии. У него взяли всё до последних сапог включительно, взяли даже кроликов, которых подарил ему я. Все данные о нём изложены в моём письме, адресованном в Зубовский РИК, от которого, к сожалению, я не получил ответа.

А теперь в селе Матвеевском арестовано 16 человек, в том числе и мой племянник Иван Новиков.

Обстоятельства, которые предшествовали этому случаю, были таковы. 2-го сего марта, в субботу на масленой неделе, около полудня в селе Матвеевском произошёл пожар. Загорелся двор одного крестьянина, потом огонь перекинулся на другую сторону улицы, на дом председателя Гришкова. Крестьяне кинулись тушить его дом, но он не допустил их и не позволил вытаскивать добро. Нетрудно догадаться, в чём тут дело: могла бы обнаружиться вся его роль в раскулачивании других. На второй день Гришков вытребовал из города Сасово отряд красноармейцев. А к вечеру этот отряд в 21 человек, вооружённых винтовками и пулемётами, уже явился в село Матвеевское усмирять бунт, которого там не было. Этим самым только навели ненужную панику на крестьян и взяли из них 16 человек, которые в настоящее время находятся в Рязанском исправдоме. В проведении всей этой преступной политики гр-на Гришкова и его сподвижников помогал уполномоченный РИКа, некий гр-н Каретников.

На основании вышеизложенного прошу Вас, т. Калинин, как председателя В ЦИКа сделать распоряжение произвести самое строгое расследование в селе Матвеевском. Это послужит только на пользу в смысле раскрытия истинных виновников уголовных преступлений и в смысле поднятия авторитета советской власти.

За своего племянника Ивана Новикова я, пролетарский писатель, ручаюсь, что он вполне свой человек и что он страдает совершенно невинно, а потому прошу Вас оградить его, пока не будет произведено окончательного расследования, от ещё более худших последствий. Если потребуется, то за него могут поручиться и другие писатели, хорошо знающие его в течение нескольких лет.

По распоряжению Калинина была создана комиссия для проверки этого письма. Было изучено положение в Сасовском районе Рязанского округа Московской области. Вот выдержки из резолюции этой комиссии:

«Пичкиряевский сельсовет.

В январе месяце с. г. на общем собрании гр-н села Пичкиряева по докладу уполномоченного Облисполкома тов. Фенькина было вынесено решение о коллективном вступлении в сельскохозяйственную артель. Из выступлений на пленуме сельского совета с бедняцко-середняцким архивом выяснилось, что это решение было принято в результате заявления тов. Фенькина, что „кто не войдёт в колхоз, будем отбирать скот и сводить на общий скотный двор“.

Всего в селе Пичкиряеве 618 хозяйств, в настоящее время в колхозе состоит всего 156 хозяйств, отлив продолжается.

Ликвидация кулачества производилась путём непосильного обложения на тракторизацию (от 300 до 1000 рублей). С требованием выполнения в 24 часа. У ликвидируемых хозяйств отбиралось всё имущество, включительно до портянок и фотографий. Описи имущества владельцам последнего не выдавалось, что вело к злоупотреблению. По заявлению крестьян на пленуме сельсовета, бывший председатель сельсовета Цуцурев увёз к себе на родину до двух возов имущества, отобранного им у раскулаченных.

Матвеевский сельсовет.

На общем собрании граждан села Матвеевского 11-го февраля с. г…. была принята резолюция об коллективном вступлении в коммуну „Свобода“. Резолюция кончается словами: „Кто не войдёт в коммуну, является чуждым элементом сов-власти и партии“. На 24-е марта в коммуне осталось всего 28 % хозяйств… Отлив продолжается.

Раскулачивание и лишение избирательных прав проводилось с полным нарушением директив правительства. Устанавливались проценты. Раскулачивание проводилось путём непосильного обложения картофелезаготовками и на тракторизацию. Отбиралось абсолютно всё имущество включительно до икон. Описи имущества владельцам последнего не выдавалось… Имущество сдавалось в коммуну „Свобода“, но отдельные вещи отдавались „бедняцким активистам“ и брались членами сельсовета, председатель взял себе без расписки кровать и перину. Раскулачено 15 хозяйств.

Комиссия предложила Матвеевскому сельсовету возвратить имущество и живой и мёртвый инвентарь в следующие хозяйства:

1. Новикову И. С. Лишён избирательных прав и раскулачен по распоряжению уполномоченного Мордовского облисполкома тов. Матвеева за ломку кладовых, кирпич которых был нужен ему для постройки кроличника. Хозяйство середняцкое - одна лошадь и одна корова, служил 6 лет добровольцем в РККА.

2. Глимакову Д. И. Хозяйство бедняцкое - одна корова, по заявлению зам. председателя сельсовета тов. Малышева, раскулачен и лишён избирательных прав, потому что „процента не хватает“.

7. Попову Д. А. Лишён избирательных прав и раскулачен как церковный староста, хозяйство бедняцкое, имеет один старый дом. Самому 70 лет, нищий.

В сельский совет пролезли торговцы и шинкари. Секретарь совета гр. Коблев - бывший торговец, в настоящее время крупный шинкарь, члены совета, считающиеся бедняцкими активистами, Милованова и Подзябкина занимаются шинкарством и проституцией. Крестьяне отзываются о своём сельсовете, что „у нас нет советской власти, в сельсовете сидят бандиты“.

Эпизод с письмом Калинину - яркое доказательство того, что Новиков-Прибой, всегда оставаясь борцом за справедливость, сочувствуя всем «униженным и оскорблённым», не мог остаться в стороне от творимого в родном селе беззакония. Делай что должен, и будь что будет.

Но главное дело жизни - «Цусима»! Ей отданы всё время, все думы, все нервы… В 1931 году были выпущены книги «Бегство» и «Бунт на корабле», изображающие отдельные фрагменты цусимской эпопеи. А в 1932 году вышла в свет первая книга романа под названием «Поход». Успех у читателей был поистине ошеломительный, они с нетерпением ждали продолжения.

Между тем заметно улучшается быт Новиковых. Ещё в 1930 году семья переезжает из Староконюшенного переулка в кооперативный дом в Большом Кисловском переулке, где на третьем этаже занимает четырёхкомнатную квартиру под номером 10А.

Впервые у писателя появился собственный кабинет, который он оборудовал в самой маленькой комнате, распорядившись сделать из неё в коридор отдельный выход с массивной деревянной дверью, которая не должна была пропускать шума. Эта дверь, хоть и была окрашена в белый цвет и не задраивалась винтами, как на боевом корабле, напоминала Алексею Силычу стальную дверь орудийной башни на броненосце «Орёл». Эту комнату он сразу стал называть своей боевой рубкой.

«Кабинет был обставлен так же просто и неприхотливо, как прост и неприхотлив был в жизни отец», - писал И. А. Новиков. В своих воспоминаниях он даёт точное описание кабинета писателя и рассказывает о том, как Алексей Силыч работал:

«Сбоку от окна находился большой письменный стол - с ящиками. На нём стояла квадратная, с металлической конусообразной крышкой чернильница и рядом на подставке лежала обыкновенная деревянная ручка с пером „рондо“. Он всегда и везде пользовался только такими простыми ручками.

Справа от чернильницы находилась маленькая, пузатенькая, розовая фарфоровая чашечка с плотным пучком конских волос для чистки перьев, и тут же - деревянное лакированное пресс-папье. Слева - небольшая фаянсовая пепельница, которую в дальнейшем заменила половинка огромной белой морской раковины с берегов Индийского океана, подаренная отцу его другом писателем Павлом Георгиевичем Низовым. За письменным столом отец много курил. В свободное время, за дружеским застольем, на улице или в своём саду, где любовно выращивал фруктовые деревья, совсем не курил. Редко пользовался папиросами и на охоте.

В кабинете отца, напротив письменного стола, находились два шведских стеклянных шкафа тёмного дерева, набитых книгами, главным образом посвящёнными русско-японской войне 1904–1905 годов, морскими лоциями и мемуарами свидетелей той далёкой эпохи. Книги и журналы стопками лежали на подоконнике и письменном столе, на стульях и в углах комнаты.

Окно кабинета выходило на белую и голую стену трёхэтажного флигеля. От этой стены веяло тоской и одиночеством, но отцу с его оптимистическим характером она по-своему нравилась, так как помогала сосредоточиваться в работе».

Одним из самых заметных культурно-политических событий 1932 года стало вышедшее 23 апреля Постановление ЦК ВКП(б) «О перестройке литературно-художественных организаций» и создании единого Союза советских писателей. Это событие всколыхнуло всю литературную Москву.

Алексей Силыч, к этому времени уже отошедший от литературной группы «Кузница», многие члены которой перешли в РАПП, был настроен весьма оптимистично. Постоянно работая над «Цусимой», он умудрялся не пропускать важные собрания и заседания, активно включившись в работу оргкомитета будущего Союза писателей.

В это же время в Москву из Сорренто вернулся А. М. Горький. Вскоре Алексей Силыч получил приглашение навестить Алексея Максимовича в его квартире на Малой Никитской.

«В день назначенного свидания, - вспоминает И. А. Новиков, - отец заметно волновался и никак не мог вместе с моей мамой подобрать галстук к своему лучшему костюму. Но вот он оделся. Я проводил его до Большой Никитской улицы. Отец бодро вскочил на подножку трамвая № 16 и, помахав мне рукою, уехал на встречу со своей литературной молодостью».

Вечером Алексей Силыч со всеми подробностями рассказывал своей семье о приёме у Горького. Там были А. Фадеев, А. Толстой, Л. Сейфуллина, Ф. Гладков и многие другие прозаики и поэты. Конечно, Новикову-Прибою особенно были дороги минуты личной беседы с Алексеем Максимовичем, когда они вспоминали их первую встречу в 1912 году.

А в марте 1933 года - как гром среди ясного неба…

В военной секции Ленинградского оргкомитета Союза советских писателей состоялось обсуждение первого тома «Цусимы». В качестве главного докладчика и критика романа Новикова-Прибоя выступил С. Варшавский, в июне журналы «Октябрь» и «Залп» напечатали его статью «„Цусима“ Новикова-Прибоя».

Признавая, что писателем осмыслен огромный материал, С. Варшавский предъявил автору серьёзное обвинение в «крупнейших идейных срывах» и «величайших погрешностях против правильного ленинского истолкования событий»:

«Море, пафос борьбы с его стихией роднит людей, объединяет их, сплачивает в едином и нерушимом братстве. Такова центральная идея большинства рассказов и повестей Новикова-Прибоя о торговом флоте. Применённая к конкретным историческим условиям Русско-японской войны и к кораблям эскадры Рожественского эта идея, подменяя собой реальное содержание тихоокеанского столкновения русского самодержавия с молодым японским империализмом, как-то незаметно превращала под пером Новикова-Прибоя Цусимский бой в борьбу русских моряков - командиров и матросов совместно - с морскими волнами. Тут вступает в свои права идея морского братства, заслоняя собой классовые антагонизмы, в действительности разрывавшие корабельную жизнь».

Прежде чем приступить к подробному разбору «Цусимы», С. Варшавский останавливается на других произведениях Новикова-Прибоя. Он находит, что в «доцусимских» рассказах и повестях мировоззрение их автора было более «правильным». А вот по поводу нового романа стоит крепко задуматься и рассмотреть вопрос о том, «чьи же мысли, думы и чаяния отражает „Цусима“, выражением каких процессов и сдвигов в революционизирующейся матросской массе она является».

Пересказывая эпизод за эпизодом, С. Варшавский приходит к выводу:

«…баталер Новиков, а вместе с ним и писатель Новиков-Прибой ещё целиком находятся в плену буржуазных представлений о том, что „война, начатая правительствами, непременно кончится как война между правительствами“ (Ленин, т. XVIII, стр. 205). Матросы не представляли себе реальной возможности превращения войны между правительствами в революционную борьбу со своим собственным правительством. Им казалось неизбежным и неотвратимым их участие в войне на стороне своего кровного врага за его чуждые и даже враждебные массе интересы. Отсюда - трагизм их положения, ярко отображённый Новиковым-Прибоем. Это - трагизм революционной неподготовленности, вынуждающий служить делу, которое ненавидишь. Победишь в борьбе с Японией - и неизбежна тёмная реакция внутри страны. Потерпишь вместе с царским флотом поражение - погибнешь под неприятельскими ядрами на дне океана. Третьего не дано».

По мнению С. Варшавского, «сотоварищи баталера Новикова были ещё очень далеки от осознания большевистской тактики». А тактика эта заключалась в «пораженчестве», а не в «оборончестве». Новиков-Прибой виноват в том, что, не видя вокруг себя большевиков, он таковых в своём романе не придумал:

«Не видя выхода из тупика, в котором оказались матросы эскадры Рожественского, идущие воевать против своей воли за чуждые им интересы, Новиков-Прибой по существу обрекает их на бездействие, на полнейшую пассивность. Он, правда, упоминает о создании подпольной организации, ставящей себе задачу „если уж подниматься, то всей эскадрой“. Но писатель сообщает об этом факте лишь мельком, не придавая ему значения, и тут же забывает о нём. Книга в целом пронизана сознанием невозможности что-либо предпринять ».

С. Варшавский искренне возмущается появлением положительных откликов на роман Новикова-Прибоя, упрекая в «политической нечуткости» авторов «восторженных дифирамбов». Особенно не устраивает его статья В. Костенко, опубликованная в «Литературной газете» 23 декабря 1932 года. Именно Костенко, по словам Варшавского, поторопился подвести «идейную базу» под одну из основных ошибок Новикова-Прибоя. Варшавский пишет: «…Вл. Костенко спешит сделать ошеломляющее по своей вздорности заключение, будто бы „матросы 2-й эскадры сознательно пошли на Голгофу - в этом величие их жертвы“.

Только политически совершенно неграмотный человек, не знающий ни буквы ленинских высказываний, ни существа ленинской методологии, способен единым духом выпалить всю эту галиматью».

Называя концепцию Костенко, «который за „Голгофу“ и против восстания», оппортунистической, С. Варшавский пишет:

«С сожалением приходится констатировать значительную близость художественных образов Новикова-Прибоя с чужеродной ленинизму тарабарщиной Костенко».

Главный вывод, который делает С. Варшавский, звучит так:

«Отсюда вытекает беспросветная философия „Цусимы“, - невозможность чёткой постановки вопроса о революционном выходе из войны, мышление по принципу „или - победа, или - поражение России“, тактика пассивности и бездействия, сдерживания революционных масс».

В конце концов Варшавский утверждает, что в определённом смысле позиция Новикова-Прибоя идентична взглядам В. И. Семёнова, автора «Расплаты»: «…Официальный историк при особе Рожественского, его апологет Семёнов и писатель-матрос Новиков перед кровавым лицом Цусимы протягивают друг другу руки, чтобы броситься в пучину не смертельными врагами, а братьями».

Вот такая статья… И её нужно было как-то пережить. Спасали читательская любовь и поддержка друзей. Спасали семья и бытовые хлопоты.

Например, в подмосковном посёлке Тарасовка достраивалась дача. Средства, прямо скажем, позволяли. Мало ли что варшавские понапишут, а тиражи-то миллионами расходятся.

Постройка дома в Тарасовке - одно из семейных преданий Новиковых. По воспоминаниям дочери Ирины Алексеевны, их главной хранительницы, история эта восходит к 1930 году, когда в один из мартовских дней Алексей Силыч и Мария Людвиговна были в гостях у своих друзей Парфёновых. Писатель Пётр Парфёнов с семьёй жил в подмосковном посёлке Тарасовка. Алексей Силыч поделился своим заветным желанием - жить за городом. Парфёновы активно хвалили свою Тарасовку, и после чая все дружно отправились осматривать окрестности.

Вышли к высокому берегу реки Клязьмы. Открывшаяся панорама завораживала красотой. Сначала все долго стояли молча. А потом тишину нарушил Алексей Силыч:

Здесь, только здесь будем строить дачу. Правда, Мария?

А повернувшись к Петру Семёновичу и Антонине Алексеевне, Силыч обрадованно воскликнул:

Ну, Парфёновы, уважили вы моё русское сердце и морскую душу!

Почти год ушёл на хлопоты о выделении земельного участка. Осенью Мытищинский районный исполнительный комитет разрешил строительство дома и разведение фруктового сада. Новикову-Прибою отвели участок рядом с бывшей дачей московского фабриканта Бахрушина.

Вскоре Алексей Силыч купил в Калининской области, где часто бывал на охоте, бревенчатый сруб, который был перевезён в Тарасовку на нескольких санях. Обоз сопровождал Максим Иванович Воеводин. В феврале 1932 года началось строительство.

Дом был поставлен на кирпичный фундамент, к нему пристроили две террасы, возвели мезонин для рабочего кабинета, и всё обшили тёсом. Надо сказать, что это было отступлением от первоначального архитектурного плана, и Новикову-Прибою пришлось почти два года объясняться с Мытищинским исполкомом, вплоть до октября 1934 года, когда дело наконец было улажено.

Строительство дома не обошлось без некоторых трудностей. Например, строители никак не могли сообразить, как втиснуть лестницу на второй этаж в оставшиеся два квадратных метра в коридоре. Возможность сделать её из какой-либо жилой комнаты первого этажа Алексею Силычу не нравилась. Долго судили-рядили, пока в гости к Новикову-Прибою не приехал Костенко, который предложил вписать в это ограниченное пространство лестницу-трап, как на военных кораблях. Алексей Силыч очень гордился полученным результатом и всегда с восторгом показывал гостям лестницу Костенко.

Свою лепту в отделку дома внесла и Мария Людвиговна. Она предложила застеклить террасу разноцветными стёклами. Получилось очень красиво, и терраса на долгие годы стала любимым местом отдыха семьи и многочисленных гостей Новикова-Прибоя. Здесь за большим столом сиживали друзья-писатели Сергей Николаевич Сергеев-Ценский, Алексей Николаевич Толстой, Михаил Михайлович Пришвин, Александр Перегудов, Владимир Лидин, Пётр Парфёнов, Леонид Леонов, Лидия Сейфуллина, Ольга Форш и многие другие.

Алексею Силычу хорошо писалось в Тарасовке. Каждый день его дачной жизни, подробно описанной позднее сыном Игорем Алексеевичем, начинался в шесть часов утра. Писатель завтракал в своём кабинете, затем часа два работал в саду, после чего переключался на литературный труд. Обедал Алексей Силыч рано, в 12 часов дня. В это время вся семья собиралась на веранде. «Если мы были одни, - пишет И. А. Новиков, - то говорили о семейных и хозяйственных делах, прочитанных книгах, изданиях произведений отца, событиях в стране и за границей. Если с нами обедали друзья и знакомые, то застольные беседы касались литературных новостей, творческих планов, воспоминаний, забавных случаев на охоте и в жизни, садоводства. После обеда отец, как правило, час-другой спал, пил чай и снова занимался в саду или в кабинете литературной работой. В предвечернее время вместе с нами поливал грядки с овощами, заполнял бочки водой, косил на участке траву, готовил компост. Наиболее интересные разговоры возникали за ужином, когда отец по-настоящему отдыхал. В это время он сам или кто-то из гостивших в Тарасовке писателей читали отрывки из своих новых произведений, давали друг другу советы, спорили, шутили, иногда все вместе пели песни».

С весны и до осени Алексей Силыч ежедневно ходил купаться на Клязьму. Зимой он вместо купания в реке чистил от снега дорожки на участке и колол дрова.

«Когда отец жил на даче один, - пишет И. А. Новиков, - то предпочитал готовить на маленькой плите в своём кабинете „сливуху“. Особенностью этого варева, которому его в детстве научили тамбовские охотники, было то, что кушанье готовилось быстро и одновременно состояло из супа и каши. В кастрюлю или котелок с большим количеством воды засыпали две-три горсти пшена. После того как крупа разваривалась, в похлёбку для аромата добавлялись жареный лук и шкварки. Затем жидкость осторожно сливалась („сливуха“) в тарелку или миску и была первым блюдом, а оставшаяся жидкая каша - вторым блюдом».

Именно на даче Новиков-Прибой написал практически всю вторую книгу «Цусимы», здесь он начал работать над «Капитаном 1-го ранга», здесь время от времени возвращался к охотничьему роману «Два друга».

Но, наверное, самым отрадным в эти годы были для Силыча отклики на его «Цусиму» самих цусимцев. Это были и письма, и множество визитов, в том числе и неожиданных.

Об одной из встреч Алексея Силыча с цусимцем Степаном Цунаевым, которого в бытность службы на «Орле» за могучее телосложение прозвали «чугунным человеком», рассказал в своё время рязанский писатель Василий Золотов:

«Они стояли друг против друга в каком-то замешательстве.

- Силыч, неужели не узнаёшь?

- Хоть убей, не припомню.

- „Чугунного человека“ забыл. Эх, баталер, баталер.

- Цунаев?! - Новиков-Прибой бросился в распростёртые объятия побратима, оба затихли, превозмогая мужские слёзы. - Двадцать восемь лет прошло, двадцать восемь!..»

Потекли воспоминания о службе, о походе, о бое…

О себе Цунаев рассказал, что живёт в селе Октябрьском Пронского района Рязанской области, работает механиком в МТС. Как-то услышал по радио «Цусиму» и живо собрался в Москву:

«Ну, думаю, это он, Лексей, написал про нас. Сыскал я дом твой, поднимаюсь по лестнице, и вдруг оторопь взяла: а примешь ли, чай, в большие люди вышел.

- Да ты что, Стёпа, как не стыдно. Побратимы же!

…Силыч на радостях в тот же день повёз цусимца в Союз писателей, познакомил с друзьями, сфотографировались на память».

«Довольный, весёлый, - пишет В. Золотов, - Степан Сидорович вернулся домой. Он знал, что я, молодой сельский учитель, пытаюсь писать рассказы о жизни земляков, но не всё у меня тогда получалось толком.

- Поезжай к Силычу, наверняка поможет, - посоветовал Цунаев.

Встреча состоялась в редакции журнала „Молодой колхозник“ (ныне „Сельская молодёжь“).

С пользой поговорили мы, хорошо помог мне Силыч своими советами.

- Пиши только о том, что знаешь. А то вот один художник взялся иллюстрировать моё сочинение, нарисовал броненосец под парусами. Смеху было!»

Прощаясь с Золотовым, Алексей Силыч крепко пожал ему руку. И это рукопожатие молодой рязанский писатель запомнил на всю жизнь: «крепкое, горячее, обнадёживающее, отцовское». Силыч как будто говорил: «Знай наших. По-моряцки жмём».

Все, кому довелось общаться с Новиковым-Прибоем, вспоминали то доброе и светлое чувство, которое оставалось после разговора с ним. Этот крепкий, кряжистый человек с простым крестьянским лицом умел обаять любого собеседника своей открытой улыбкой, озорным лукавством в глазах, неизменным вниманием и дружеским расположением.

На протяжении 1932–1934 годов Алексей Силыч упорно трудится над второй книгой романа «Бой», и в 1934 году она будет опубликована. Но автор не удовлетворён своей «Цусимой», ему кажется, что более широкое общение с участниками похода 2-й Тихоокеанской эскадры поможет усовершенствовать роман, поможет дополнить его новыми и важными подробностями.

В 1935 году Новиков-Прибой размещает в газетах «Красная звезда», «Красный флот», в республиканских и областных изданиях своё обращение к оставшимся в живых морякам 2-й Тихоокеанской эскадры с просьбой рассказать о пережитом:

«Для пополнения моей книги „Цусима“ новыми героическими эпизодами я разыскиваю, и частью уже нашёл, живых участников Цусимского боя - старых моряков 2-й Тихоокеанской эскадры. По свидетельствам этих очевидцев мне нужно подробнее выяснить некоторые обстоятельства боя и героические действия русских моряков на других кораблях, кроме броненосца „Орёл“, на котором присутствовал сам.

В связи с этим я прошу государственные, профсоюзные и общественные организации, а также редакции центральных, краевых, областных и районных газет помочь мне в этой работе, сообщив известные им адреса старых моряков - живых цусимцев, участвовавших в боях 14 и 15 мая 1905 года на следующих кораблях: броненосец „Адмирал Ушаков“, крейсер „Светлана“, миноносец „Громкий“. Кроме того, среди живых моряков я ищу ещё тех, кто из японского плена возвращался в Россию вместе с адмиралом Рожественским на пароходе „Воронеж“ и был свидетелем или участником революционного выступления в море против Рожественского и офицеров, которых тогда под свою защиту взяли японцы.

Самих старых моряков - моих боевых товарищей с указанных кораблей - я очень прошу лично отозваться на это моё обращение, чтобы я мог немедленно списаться с ними по интересующим меня вопросам.

Другие газеты прошу перепечатать это обращение».

Откликнулось более трёхсот цусимцев. Они прислали писателю свои воспоминания, фотографии, рисунки. Получив огромный и чрезвычайно интересный дополнительный материал от очевидцев, Новиков-Прибой самозабвенно работает над новой редакцией романа.

Александр Перегудов, один из самых близких друзей Алексея Силыча, в доме которого, в Дулёве, Новиков-Прибой написал некоторые главы «Цусимы», в своей книге «Повесть о писателе и друге» вспоминает: «Работа над „Цусимой“ властно захватила его. Он снова переживал пережитое если не с такой силой, то, во всяком случае, с не меньшей страстностью. Помню, как однажды ночью разбудил меня крик:

Пожар!.. Бегите к бомбовым погребам!..

Я вскочил с постели. За окном - голубовато-серебристый лунный свет, снега и сосны. Глубокая тишина глубокой ночи была в квартире. Я включил настольную электрическую лампочку и увидел: на кровати у противоположной стены спал Силыч и с закрытыми глазами, с испуганным и страдальческим лицом что-то горячо-горячо говорил. И впервые в этот ночной час понял я ту страсть, то не потухающее ни на минуту горение, которое заставляет его с такой любовью и мукой работать над самым близким и любимым ему произведением. Он спал, но и во сне „Цусима“ продолжала волновать его».

В статье «Как я работал над „Цусимой“» Новиков-Прибой вспоминал:

«…писал не по порядку. Сначала описывал бой. Когда-то он произвёл на меня такое впечатление, что спустя много лет вновь переживал его как наяву. Перед внутренним взором с поразительной ясностью возникли жуткие картины, о которых я давно забыл. Во время работы над этой частью я страдал бессонницей… Это тяжёлое состояние принудило меня перейти к первой книге романа (описание похода). На этом я отдыхал, а потом вновь приступал к описанию боя».

Каждую написанную строчку, страницу, главу «Цусимы» писатель проверял на достоверность. Он встречался со многими из цусимцев, читал им отрывки, главным образом те, в которые они могли внести коррективы. Так что «соавторов» у Алексея Силыча были сотни.

И всё-таки главным из них является, безусловно, Владимир Полиевктович Костенко, к которому и сам Алексей Силыч, и его друзья, и его семья относились с безграничным уважением. Всех, кто знал Владимира Полиевктовича, потрясали всесторонняя образованность этого человека, его воспитанность и благородство, глубокий и оригинальный ум, талант инженера-изобретателя.

Костенко был действительно незаурядной личностью, необычайной была и его биография. Один из организаторов судостроения в СССР, лауреат Сталинской премии, он в общей сложности трижды (и до, и после революции) арестовывался и даже был приговорён к расстрелу, но, видимо, властям так были нужны его способности, знания и опыт, что ему сохранили жизнь и дали возможность работать до самых её последних дней.

В 1904 году инженер Костенко оборудовал броненосец «Орёл» первой в мире системой быстрого выравнивания крена и сам напросился в поход 2-й Тихоокеанской эскадры. Под его руководством были созданы первые отечественные транспортные суда, а также судостроительные заводы в Комсомольске-на-Амуре и Северодвинске. Он автор многочисленных публикаций по гидродинамике, броневой защите кораблей, организации судостроительного производства, а также книги воспоминаний «На „Орле“ в Цусиме».

Один из любопытных фактов из жизни Костенко: в 1909 году, находясь в командировке в Англии, он обратил внимание конструктора «Титаника» Томаса Эндрюса на потенциальную опасность того, что водонепроницаемые переборки отсеков судна не доходят до главной палубы. Последний оставил совет русского инженера без внимания, что впоследствии явилось одной из причин гибели судна.

В марте 1910 года Костенко арестовали за революционную деятельность и заключили в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, а в июле он был осуждён на шесть лет каторги. В декабре 1911 года Костенко помиловали. Репутация политического преступника, каторжанина не помешала ему сначала возглавить судостроительную контору, а затем получить должность главного инженера Общества Николаевских заводов и верфей «Наваль» (ныне Черноморский судостроительный завод).

После революции В. П. Костенко занимал различные руководящие должности на судостроительных предприятиях в Николаеве, Харькове, Ленинграде.

В 1928 году Костенко был арестован, а в 1929-м направлен в Соловецкий лагерь особого назначения, затем привлечён к работе в особых бюро при ОГПУ в Харькове, а потом в Ленинграде. Освобождён в 1931 году.

В 1932–1941 годах он руководит возведением кораблестроительных предприятий на Дальнем Востоке.

В феврале 1941 года Костенко снова арестовали, а в июле 1942 года освободили.

С 1931 года и до конца жизни (с перерывомв 1941–1942 годах) В. П. Костенко был одним из руководителей судопроектного института «Проектверфь» (с 1936 года - Государственный союзный проектный институт-2, сокращённо ГСГТИ-2). Ныне это проектная фирма «Союзпроектверфь». С 1948 года В. П. Костенко был также членом научно-технического совета ЦНИИ им. академика Крылова.

Перипетии судьбы инженера Костенко в сложные, а точнее сказать, страшные годы никак не отразились на их крепкой дружбе с Новиковым-Прибоем, который в силу своих связей и возможностей хлопотал за опального Владимира Полиевктовича, что было в те годы довольно опасно. Только Силыч ведь был не из пугливых. Сам он словно в рубашке родился: не попал под репрессии, хотя был «запятнан» дружбой со многими «врагами народа», не сносившими головы в крутую годину. Среди них и Александр Воронский, и Борис Пильняк, и Павел Васильев, и боцман Воеводин, и Леонид Завадовский…

Кроме Костенко огромную помощь в работе над «Цусимой» оказал Новикову-Прибою и ещё один офицер с броненосца «Орёл» - Леонид Васильевич Ларионов.

Об удивительной личности Л. В. Ларионова рассказывает в своей книге «Взрыв корабля» замечательный современный писатель-маринист Николай Черкашин.

Леонид Васильевич Ларионов (1882–1942), сын флотского офицера, окончил Морской корпус в 1901 году, участвовал в Цусимском сражении в качестве младшего штурмана эскадренного броненосца «Орёл». В бою был тяжело ранен. По возвращении из японского плена Ларионов работал несколько лет в учёном отделе Главного морского штаба по научному разбору документов Русско-японской войны.

С 1914 по 1917 год капитан 1-го ранга Ларионов командовал яхтой морского министра Григоровича и состоял при нём офицером для особых поручений. Так же, как и его патрон, Ларионов лояльно встретил советскую власть. Он прослужил на Балтике до 1921 года и с окончанием Гражданской войны был демобилизован.

Как пишет Черкашин, не всем хватило кораблей. Далеко не все морские офицеры, перешедшие на сторону новой власти, смогли найти применение своему опыту и знаниям на флоте в качестве военспецов. Кораблей у молодой советской республики действительно было мало: одни погибли в Гражданскую, другие были уведены интервентами, третьи стыли и ржавели в «долговременном хранении». К тому же готовились новые командиры - из рабоче-крестьянской массы. И бывшие мичманы, лейтенанты, кавторанги устраивались кто как мог: шли в бухгалтеры, учётчики, учителя, одним словом, в совслужащие.

Совслужащим стал и Ларионов. Сначала он служил в Упрснабе северо-западных областей, позже - в Поверочном институте Главной палаты мер и весов СССР, затем на протяжении шести лет в Сейсмологическом институте Академии наук СССР.

В середине 1930-х кто-то, пишет Черкашин, припомнил ему офицерские погоны, и Ларионов остался без работы. На его попечении были мать, больная жена, пятилетний сын и престарелая нянька. В эти «немыслимо трудные годы, когда деньги приходилось рассчитывать даже на трамвайную поездку, когда покупка пирожного для больного сына образовывала в семейном бюджете ощутимую брешь», Ларионов занялся литературным трудом. Он писал «Аварии царского флота» и ежевечерне по старой штурманской привычке заполнял «вахтенный журнал» - дневник своей нелёгкой сухопутной жизни. Вот одна из тех дневниковых исповедей: «Приход революции не был для меня неожиданностью. Мой путь до семнадцатого года был покрыт большими терниями. Трудное детство. Ранняя потеря отца. Цусима. Раны. Плен. Пять лет лечения. После плена следствие и суд над Небогатовым. Бедствование без денег. Меня никто не тянул. Всей карьерой обязан сам себе. Но подлостей не делал и подлизыванием не страдал. В 1916 году к 1 декабря заплатил все долги и 5 декабря попал в капитаны 1-го ранга. С 1917 по 1935 год я честно служил и работал, испытывал много лишений, и холод, и голод. Временами работал день и ночь. Высшей радостью были достижения Союза. Только социализм мог их дать. С точки зрения морской: освоение Арктики - мечта отца и моя, флот, поставленный на исключительную высоту».

Черкашин пишет:

«…только в 1937 году потомственный моряк смог снова связать свою судьбу с военным флотом: ему предложили принять участие в создании музея РККФ. И хотя Ларионов считался обыкновенным совслужащим, он с превеликой радостью облачился в белый китель и беловерхую фуражку, сохранённые с незапамятных времён…

Была у него в те сухопутные годы великая отрада - дружба с Новиковым-Прибоем…»

Отдельная глава в книге Черкашина «Взрыв корабля» посвящена Новикову-Прибою и называется «Пометки на полях „Цусимы“». Современный писатель, свободный от каких-либо идеологических пут, человек, не просто чрезвычайно сведущий в морском деле, а настоящий моряк-подводник, Николай Черкашин даёт высочайшую оценку роману Новикова-Прибоя «Цусима». И, думается, это дорогого стоит именно в наше время. И поэтому хочется цитировать без сокращений и купюр. Итак, читаем Черкашина:

«К этому матросскому костерку, - пишет Черкашин, - потянулись и бывшие офицеры-цусимцы. Не все, разумеется, лишь те, с кого жизнь сбила сословный гонор, заставила по-новому взглянуть на мир. Первыми откликнулись соплаватели по „Орлу“ - корабельный инженер В. П. Костенко, бывший старший офицер К. Л. Шведе (в романе он назван Сидоровым), бывший младший штурман лейтенант Ларионов. Много интересного об отряде крейсеров смог рассказать Новикову-Прибою и младший артиллерист „Олега“ Домерщиков (личность и судьба Домерщикова - предмет отдельного исследования Черкашина. - Л. А.). Все они не раз бывали в квартире писателя на Кисловке. Алексей Силыч по-особому дорожил их дружбой. Они, бывшие офицеры, как бы приоткрывали ему те двери, в которые баталер Новиков не был вхож: двери кают-компаний и флагманских салонов, штурманских и боевых рубок. Безусловно, это расширяло панораму романа, делало её полнее, объёмнее… Кроме того, они консультировали его как специалисты в области морской тактики, артиллерии, навигации, корабельной техники, помогали заметить неточности и исправить их».

Черкашин рассказывает о том, как держал в руках томики «Цусимы» самого первого издания. Новиков-Прибой прислал их в Ленинград Ларионову, чтобы тот прочитал строгим глазом. Судя по заметкам на полях, чтение было и строгим, и доброжелательным. Почти все ларионовские поправки автор учёл в последующих изданиях. Потом в предисловии Новиков-Прибой напишет: «Я мобилизовал себе на помощь участников цусимского боя. С одним я вёл переписку, с другим неоднократно беседовал лично, вспоминая давно минувшие переживания и обсуждая каждую мелочь со всех сторон. Таким образом, собранный мною цусимский материал постепенно обогащался всё новыми данными. В этом отношении особенно большую пользу оказали мне следующие лица: корабельный инженер В. П. Костенко, Л. В. Ларионов, боцман М. И. Воеводин, старший сигнальщик В. И. Зефиров и другие».

И снова читаем Черкашина:

«Тут надо заметить вот что: отношения именитого писателя со своими бывшими начальниками были по-мужски прямыми, без панибратства и снисходительности. Да, они все прекрасно понимали, что некогда нижний чин стоит теперь на социальной лестнице неизмеримо выше каждого из них, и всё же обращались к нему без заискивания, без горечи ущемлённой гордыни. Они писали ему просто и уважительно, как все: „Дорогой Силыч!..“ Силыч тоже не льстил однопоходникам, героям романа, держась правила: дружба дружбой, а правда правдой. Он ничего не менял в своей матросской памяти в угоду добрознакомству. И в тексте тоже ничего не менял. Наверное, бывшему старшему офицеру Шведе (в „Цусиме“ - Сидорову) не очень-то было приятно читать о себе такие строки: „Старший офицер у нас… танцор и дамский сердцегрыз, каких мало. Вид имеет грозный… а никто его не боится…“ Однако у Константина Леопольдовича хватило понимания и достоинства, чтобы не впадать в амбициозность, их переписка и встречи продолжались как ни в чём не бывало».

От пламени «Цусимы» загорелись, как пишет Черкашин, новые книги.

Весной 1935 года постучался к Новикову-Прибою ярославский речник Александр Васильевич Магдалинский, назвался бывшим рулевым боцманматом крейсера «Олег» и был принят радушно, как и все однопоходники. И конечно же старый моряк не думал тогда, что входит не только в стены новиковского дома, но вступает в роман как один из будущих его героев. С легкой руки Силыча Магдалинский написал и выпустил в свет свои воспоминания о походе - «На морском распутье». Должно быть, бывший боцманмат не сразу поверил в такое чудо: на обложке всамделишной книги стояло его имя.

И мемуары другого однопоходника Новикова-Прибоя корабельного инженера Костенко «На „Орле“ в Цусиме» тоже вышли не без влияния «силового поля» знаменитого романа.

Но, пожалуй, никто так ревностно, искренне и бескорыстно не следил за творчеством Новикова-Прибоя, не откликался так чутко на малейшую его просьбу, как Ларионов. Только в период работы писателя над второй частью «Цусимы» он послал ему сто семнадцать писем с собранными им записками матросов и офицеров «Орла» о бое. Он жил этим романом, ибо в нём «воскрешались его молодость, его лучшие годы, героический всплеск его судьбы…».

Обращаясь непосредственно к содержанию романа, Черкашин вспоминает момент, когда тяжело раненный младший штурман Ларионов, узнав о сдаче броненосца японцам, идёт выполнять свой последний долг: «Два матроса вели его под руки, а перед ним, словно на похоронах, торжественно шагал сигнальщик, неся в руках завёрнутые в подвесную парусиновую койку исторический и вахтенный журналы, морские карты и сигнальные книги. В койку положили несколько 75-миллиметровых снарядов, и узел бултыхнулся через орудийный порт в море. Это произошло в тот момент, когда неприятельский миноносец пристал к корме „Орла“».

«И наконец, - пишет Черкашин, - едва ли не самый волнующий эпизод романа, во всяком случае, мне он памятен со школьных лет, когда я впервые прочитал „Цусиму“. Умирающий командир „Орла“ капитан 1-го ранга Юнг ещё не знает, что на броненосце хозяйничают японцы, что спущен Андреевский флаг, что броненосец вражеские эсминцы конвоируют в ближайший японский порт, что у дверей его каюты стоит японский часовой. Но он догадывается, что на корабле что-то не так… Он зовёт к себе не старшего офицера, замещающего его, а младшего штурмана Ларионова, сына покойного друга.

Раненый лейтенант вторично покидает лазаретную койку, два матроса под руки ведут его к командирской каюте.

„Юнг, весь забинтованный, находился в полусидячем положении. Черты его потемневшего лица заострились. Правая рука была в лубке и прикрыта простынёй, левая откинулась и дрожала. Он пристально взглянул голубыми глазами на Ларионова и твёрдым голосом спросил:

Нельзя было лгать другу покойного отца, лгать человеку, так много для него сделавшему. Ведь Ларионов вырос на его глазах. Командир вне службы обращался с ним на ‘ты’, как со своим близким. Юнг только потому и позвал его, чтобы узнать всю правду. Но правда иногда жжёт хуже, чем раскалённое железо. Зачем же увеличивать страдания умирающего человека?..

Ларионов, поколебавшись, ответил:

- Мы идём во Владивосток. Осталось сто пятьдесят миль.

- А почему имеем такой тихий ход?

- Что-то ‘Ушаков’ отстаёт.

- Леонид, ты не врёшь?

Ларионов, ощущая спазмы в горле, с трудом проговорил:

- Когда же я врал вам, Николай Викторович? - И чтобы скрыть своё смущение, штурман нагнулся и взял командира за руку. Она была холодная, как у мертвеца, но всё ещё продолжала дрожать. Смерть заканчивала своё дело“.

Уверен, если бы кто-то из кинематографистов отважился бы экранизировать „Цусиму“, лейтенант Ларионов был бы одним из главных героев фильма».

Едва ли отрывок из книги Черкашина нуждается в каких-либо комментариях.

Новикову-Прибою помогали писать его книгу не только друзья-цусимцы. «Довольно частыми слушателями и критиками работы отца, - вспоминает И. А. Новиков, - были и писатели: Павел Георгиевич Низовой, Николай Никандрович Никандров, Александр Владимирович Перегудов, а иногда Пётр Алексеевич Ширяев. Нередко в обсуждении отдельных отрывков романа принимали участие их жёны и члены нашей семьи.

Обычно такие встречи происходили по вечерам, в кабинете или столовой. Все вооружались бумагой и карандашами и в течение всего чтения молча делали пометки. После окончания чтения каждый по очереди высказывал свои замечания и давал общую оценку прослушанному отрывку. По раз и навсегда заведённому порядку все должны были быть откровенными и искренними в своих оценках, без каких-либо скидок на переживания автора».

Исправленное и дополненное издание «Цусимы» вышло в 1935 году, а потом - в 1937-м, а писатель всё продолжал работу над романом.

Высокую оценку роману «Цусима» дал критик С. Розенталь в газете «Правда» 19 февраля 1935 года (первая его статья о романе была напечатана в той же «Правде» ещё в декабре 1932 года). Он, в частности, писал: «Но если есть книги, подлинно написанные кровью сердца, то несомненно, что эти две книги Новикова-Прибоя („Поход“ и „Бой“. - Л. А.) - из их числа. „Цусима“ - книга, которую читаешь залпом от первой до последней страницы. Книга Новикова-Прибоя рассказывает о смерти и умирании, но мы, читатели, понимаем, как среди пепла, осколков, обломков кораблей, в грохоте канонады рождались новые люди…»

Около двух тысяч писем получил Новиков-Прибой от читателей «Цусимы». Роман был переведён на несколько языков советских республик и на многие языки мира: английский, французский, немецкий, польский, болгарский, чешский. Но, что особенно интересно, - первыми «Цусиму» перевели японцы, при этом они, правда, постарались сократить или убрать (насколько это было возможно) эпизоды, связанные с героизмом русских моряков, потерями японского флота и ошибками адмирала Того во время сражения.

В семье Новиковых по сей день хранятся отзывы о «Цусиме», напечатанные в газетах и журналах Англии, США, Франции, Индии, стран Северной Африки, Новой Зеландии, Австралии.

В своё время Алексей Силыч, по словам И. А. Новикова, испытал большое удовлетворение, прочитав рецензию, которая появилась 30 августа 1936 года в газете «Нью стейтсмен»: «Если есть ещё люди, верящие, что царский режим следовало сохранить, эта книга разубедит каждого из них - за исключением тех, кто хочет остаться неразубеждённым». Не менее порадовал его отзыв «Нью-Йорк таймс», в котором было сказано: «Презрительное отношение автора к умственным способностям своих властителей впоследствии было ратифицировано самим временем». Но особенно взволновала писателя оценка английского вице-адмирала Усборна, напечатанная 23 августа 1936 года в газете «Санди таймс»: «Для морских специалистов книга изобилует полезными сведениями по части командования, стратегии и тактики. Книга займёт своё место в каждой морской библиотеке. Многим морским офицерам за всю свою жизнь так и не приходится участвовать в большом морском бою; им приходится лишь в воображении переживать тот кульминационный момент, к которому они готовятся в течение всей своей карьеры. Вот почему я без всякого колебания говорю, что каждому морскому офицеру необходимо прочитать эту книгу, ибо она многому его научит».

В СССР о «Цусиме» Новикова-Прибоя писали очень много. Писали на протяжении почти полувека: с момента выхода первой редакции произведения и в течение всего того времени, пока оно пользовалось необычайной популярностью у читателей. Но особенно полно и подробно «Цусима» рассматривается в книге С. Петрова «Русский советский исторический роман».

«Цусима» А. С. Новикова-Прибоя - это, по мнению С. Петрова, «талантливый военно-исторический роман об одном из трагических эпизодов русской военной истории. По своему масштабу, по силе реализма это, пожалуй, единственное в мировой литературе художественное произведение о походе военной эскадры и о гигантском морском сражении».

В книге, исследующей произведения советской литературы, вполне естественным является признание величайшим достоинством романа Новикова-Прибоя его соответствие принципам социалистического реализма. Но то, что в своё время считалось достоинством «Цусимы» - её идейно-политическая заострённость, в настоящее время уже рассматривается как недостаток эпопеи. Между тем такой подход не может считаться обоснованным. Автор «Цусимы» - дитя своего времени. Поправка на это необходима, она диктуется здравым смыслом. Кроме того, достоинств у книги так много, что на её идейную направленность, если она кому-то мешает, легко закрыть глаза. Остановимся вслед за С. Петровым на этих несомненных достоинствах романа-эпопеи А. С. Новикова-Прибоя «Цусима».

Роман начинается с того, что баталер Новиков, главный его персонаж, получает назначение на броненосец «Орёл», включённый в состав 2-й Тихоокеанской эскадры.

В невесёлых размышлениях баталера, в разговорах матросов, в специальных отступлениях-рассказах об адмиралах Бирилёве, Рожественском возникает картина плачевного состояния царского флота и его неудач на Дальнем Востоке. Это и есть экспозиция романа-эпопеи. Затем идут подробные описания броненосца «Орёл», внутренней жизни корабля и его команды, попутно проходят эпизоды похода с упоминанием других кораблей.

Всё новые и новые люди входят постепенно в поле зрения читателя. Одни из них вызывают симпатию, другие - неприятие и даже презрение. В романе живёт и действует коллектив, образ которого создан очень экономными средствами, с помощью глубокой типизации персонажей. В очерке «Современная история», опубликованном в 1933 году в первом номере журнала «Литературный критик», Д. Заславский писал: «Кажется, что вы своими собственными глазами видите полтора десятка тысяч матросов, составляющих команду эскадры. А в действительности перед вами проходят лишь полтора десятка лиц».

Повествование в романе ведётся от лица участника похода и цусимского боя - баталера Новикова. Мемуарная форма исторического романа была сопряжена с определёнными трудностями для писателя.

Автор позднее признавался: «…я в „Цусиме“ допустил громадную ошибку: написал роман от первого лица. Вначале мне самому не ясны были масштабы романа, и я думал, что этот приём вывезет. И никто не остановил меня. Но когда пришлось писать батальные сцены, я понял непригодность „первого лица“. Рассказчик-матрос, находящийся на броненосце „Орёл“, не может видеть того, что происходит на других кораблях. Тут начинается „условность“ и фальшь. Кроме того, излагая события от первого лица, я лишил себя возможности изобразить психологию солдат и офицеров. Это привело почти к очерковой форме. Так писать исторические романы нельзя. Например, я даю внешний облик адмирала Рожественского и других офицеров флота, описываю их поступки. А ведь они живые люди. Они что-то думают, переживают. И я не могу об этом сказать: приём связывает».

Но именно мемуарная форма, по мнению С. Петрова, дала Новикову-Прибою другую возможность - «судить события глазами и голосом их очевидцев». Алексей Новиков - опытный, любознательный, вдумчивый моряк, тяжело переживший цусимскую катастрофу и гибель товарищей, исполненный справедливого гнева за позорное поражение российского флота.

Повествование ведётся не от имени бесстрастного летописца, а от имени участника, комментатора и судьи событий. Это придаёт его рассказу и живость, и достоверность, и эмоциональность.

Сюжет «Цусимы» не выходит за рамки похода эскадры, однако в романе даётся достаточно ясный исторический фон событий. Настроения и высказывания матросов и офицеров 2-й Тихоокеанской эскадры, эпизоды её похода органично связываются с международной обстановкой, с обстановкой внутри страны. Писателю незачем было прибегать к вымыслу, чтобы расширить эпическую основу своего произведения: в судьбе эскадры отразилась судьба страны и народа. С. Петров подчёркивает, что автор не прибегает «ни к каким фабульным или романическим осложнениям в целях усиления драматизма». Сами исторические события и трагические судьбы множества людей определяют драматизм повествования.

Эскадра адмирала Рожественского состояла из нескольких десятков кораблей. Большинство из них проходит по страницам романа. Создать образ большой эскадры, мощного военно-морского соединения, было делом нелёгким, поэтому композиция «Цусимы» тщательно продумана.

«Цусима» состоит из эпизодов, посвящённых судьбе отдельных судов русской эскадры. А между тем роман представляет собой целостное и монолитное произведение. Это достигается за счёт того, что каждый из эпизодов раскрывает одну из сторон потрясающей человеческой драмы, а собранные вместе, они воссоздают эту драму во всей полноте исторической правды.

Батальные сцены боя, картины гибели кораблей несут в себе элементы повторяемости, потому что каждый из эпизодов связан с судьбой разных людей. Перед тем как показать их гибель, автор рассказывает о их жизни. Свой облик и свою биографию имеет и каждый корабль эскадры. Они тоже погибают каждый по-своему, волнуя драматическим своеобразием общего для всех конца. С. Н. Сергеев-Ценский так писал об этом в своём очерке «Рождение „Цусимы“»: «Дать незабываемые детали боя на каждом из судов злополучной эскадры Рожественского, тем самым сделать каждое судно неповторяемо живым и близким к читателю, заставить читателя переживать каждый новый разрыв неприятельского снаряда на том или ином корабле как новую рану на чьём-то родном теле, заставить сердце сжаться от боли, когда перевёртывается вдруг килем кверху смертельно раненное судно и море его глотает вместе с сотнями людей, - это под силу только большому художнику Описание гибели „Суворова“, „Осляби“, „Дмитрия Донского“ принадлежит к самым трагическим страницам, какие есть в нашей литературе: как по-разному умирают эти корабли на глазах читателя и как по-разному погибают на них люди, десятки, сотни людей, с которыми автор или раньше познакомил, ещё в первой книге романа, или успевает ознакомить за несколько минут до их гибели! Деловито-спокойный тон, в котором ведёт автор своё повествование об ужасном, ещё более способствует потрясающему впечатлению от этих картин. Сумасшествие спасённых с погибшего „Осляби“ матросов, вновь расстреливаемых японскими снарядами на „Дмитрии Донском“, - это положительно предел человеческой скорби».

«Повествуя о трагедии Цусимы, Новиков-Прибой нигде не прибегает ни к каким мелодраматическим эффектам, ни к нагромождению ужасов, рассказ его прост и скуп, а картина гибели русских кораблей достигает подлинно трагического пафоса», - пишет С. Петров.

С самого начала в «Цусиме» звучит мотив приближающейся катастрофы. Постепенно этот мотив ширится, звучит громче, сильнее, всё заполняя собой. Драматизированы даже картины моря, которые автор рисует с большой выразительностью: «Неугомонный ветер свежел, становился всё более упругим и не только тормошил море, заставляя его угрюмо ворчать, но и разрывал, взлетая, чёрные облака. В глубине неба показался кривой обрезок ущерблённой луны. Тусклым сиянием заблестели круто изогнутые спины волн, яснее обозначились контуры корабля. На минуту моё внимание привлёк обрезок луны. Он похож был на золотой козырёк. Из-под него, внося в сознание какое-то смутное беспокойство, смотрела на нас звезда, словно сверкающий зрачок в дрожащих, паутинно-тонких ресницах».

Писатель любит выразительную матросскую речь, матросский юмор. «Эх, покатилась, родная, в трюм моего живота!» - шутит матрос, принимая полагающиеся полчарки. «Коли в море попадёшь, то скорее хватайся за воду - не утонешь», - советует Бакланов своему другу Васе Дрозду.

Новиков-Прибой много внимания уделяет изображению повседневной жизни военного корабля, матросского быта, рисуя корабельный интерьер и бытовые картины, по словам С. Петрова, «во фламандском стиле».

О выведенных образах офицеров во главе с адмиралом Рожественским в романе Новикова-Прибоя в советские времена писали так: «Господствующий помещичий класс, наиболее реакционные круги представлены в романе кадровыми офицерами-дворянами во главе с царским лизоблюдом, бездарным и самодовольным адмиралом Рожественским. Тупые и жестокие держиморды, карьеристы и чинуши - все эти Бирилёвы, Воробейники, немцы Беры презирают и ненавидят матросов и стоящие за ними народные массы. Новиков-Прибой не скупится на сатирические зарисовки царских адмиралов и других старших командиров эскадры. Внешняя импозантность и внутренняя пустота, самомнение и бездарность, пресмыкательство перед высшими, дикое самодурство и жестокость в отношении к низшим - такова характеристика адмиралов Бирилёва, Рожественского. Галерея портретов подобрана таким образом, чтобы осветить различные черты царского офицерства. Капитан второго ранга Баранов - стяжатель; капитан Попов - неумный барин-сибарит, увлекающийся курами различных пород, с которыми он и в поход отправился; тупой бюрократ, обер-аудитор Маневский и в воде не расстанется со своим портфелем; лейтенант Бурнашев - ревизор-грабитель и т. д. Все они в решающий час проявили трусость и низость».

И именно эти характеристики являются причиной того, что в послеперестроечные времена с утратой ориентиров прежней идеологии, с появлением иных взглядов как на современную жизнь, так и на историю России, часть современных читателей увидела в романе Новикова-Прибоя пасквиль на российский флот. Однако если читать «Цусиму» без предубеждения, если делать поправку на время, когда она писалась, то подобный взгляд на этот роман будет более чем неоправданным.

Да, отношение к простым людям, к матросам, является для Новикова-Прибоя главным мерилом нравственной ценности командиров, офицеров. Кто человечно относится к матросам, тот оказывается мужественным в час боя. И таких героев в его книге немало.

Мысль об исторической обречённости царизма в романе Новикова-Прибоя не воспринимается как заранее заданная и навязываемая читателю автором. «Она раскрывается всей образной системой романа, изображением разгрома обречённой на гибель эскадры. Правда в „Цусиме“ - правда истории. В самом движении эскадры, громоздкой, нелепой, отсталой, руководимой глупыми, барски чванливыми и равнодушными к народу начальниками, как бы отражён ход истории, движения самой царской России к историческому краху». А сам писатель размышляет: «Это была не только эскадра, а оторванная от материка часть старой царской России, которая плыла куда-то вдаль, сохраняя при этом в полном цвету весь колорит крепостнических порядков царской эпохи». Но он не забывает напомнить и о славных флотских традициях, об адмиралах Ушакове и Нахимове, тем самым, как пишет Петров, «сильнее оттеняя бездарность Рожественского и ему подобных и подчёркивая преступность самодержавия, доведшего богатый в прошлом победами русский флот до неслыханного поражения». Да, слова эти тоже написаны в советское время, но истинность их доказана жизнью.

Подробно разбирая эпопею Новикова-Прибоя, Петров останавливается на психологических характеристиках персонажей, которые выявляют их внутренний мир в условиях суровой военно-морской службы. Трогательная история с вылупившимся под солнцем экватора цыплёнком, приведшая в умиление всю команду броненосца, напоминает, по его мнению, те рассказы Станюковича, в которых раскрывается человечность, добрая душа русского матроса.

Добрым юмором и симпатией проникнуты образы Васи Дрозда (прототипом его стал один из матросов), кочегара Бакланова (это, кстати, полностью выдуманный персонаж, с которым связано большинство комических ситуаций в романе), боцмана Воеводина и многих других. Автор романа не скрывает грубости матросов, их малограмотности, ограниченности интересов. Однако в биографиях некоторых из них, в страстном их стремлении к просвещению, в их дружбе, а главное - в подвигах во время боя, писатель раскрывает высокий нравственный облик матросской массы, подлинную её человечность.

Из офицеров броненосца «Орёл» Новиков-Прибой выделяет инженера Васильева, лейтенанта Гирса, капитана 1-го ранга Юнга. Он говорит от имени рассказчика: «Меня не прельщали ни офицерские чины, ни ордена, ни богатство. Я хорошо знал, что всё это даётся людям не обязательно даровитым и честным. Но мне до болезненной страстности хотелось быть таким же умным и просвещённым человеком, каким представлялся в моих глазах Васильев…»

Чрезвычайно выразительны созданные Новиковым-Прибоем портретные характеристики персонажей. Автор рисует невзрачный облик царя Николая II и комически воинственную фигуру Вильгельма II, сопоставляет грозную и величественную внешность адмирала Рожественского в начале похода с его жалким видом после боя. Импозантный внешний облик прикрывает подлую натуру Баранова; нежные, девичьи черты лица мичмана Воробейчика контрастируют с его злобными и жестокими выходками по отношению к матросам. Весьма непригляден облик судового священника отца Паисия, обрисованный со всей страстностью атеистического нигилизма автора.

По композиции «Цусима» - необыкновенно целостное произведение. В нём нет ничего неясного и незавершённого. Убеждённый в этом, С. Петров пишет, что Новиков-Прибой ни о чём не забыл и ни рядовой читатель, ни профессионал-специалист не могут предъявить писателю каких-либо упрёков в неполноте или неточности: «Подготовка эскадры, состав её сил, военно-техническая оснащённость, уровень подготовки офицеров и матросов, способности командования, тактические вопросы, моральное состояние личного состава эскадры - всё освещено в „Цусиме“ художественно объективно - в образах, сценах, картинах, всё, что необходимо для полного представления о Цусимском сражении, его причинах, характере и результате».

рПНЕФЛЙ ОБ РПМСИ «гХУЙНЩ»

оЕФ ФБЛПК ВЙВМЙПФЕЛЙ Ч УФТБОЕ, ОЕФ ФБЛПЗП НПТСГЛПЗП ДПНБ, ЗДЕ ВЩ ОЕ УФПСМБ ОБ ЛОЙЦОПК РПМЛЕ «гХУЙНБ» оПЧЙЛПЧБ-рТЙВПС.

ьФП ОЕ РТПУФП ТПНБО, ВЕММЕФТЙУФЙЛБ... ьФП МЙФЕТБФХТОЩК РБНСФОЙЛ ТХУУЛЙН НПТСЛБН, УМПЦЙЧЫЙН ЗПМПЧЩ ОБ фЙИПН ПЛЕБОЕ. ьФП ИТПОЙЛБ ОЕВЩЧБМПК НПТУЛПК ФТБЗЕДЙЙ, ЬФП ТЕЛЧЙЕН РП ПВЕЙН фЙИППЛЕБОУЛЙН ЬУЛБДТБН, ЬФП, ОБЛПОЕГ, ЬОГЙЛМПРЕДЙС НБФТПУУЛПК ЦЙЪОЙ.

ч МЙГЕ оПЧЙЛПЧБ-рТЙВПС ВЕЪМЙЛБС, ВЕУУМПЧЕУОБС НБФТПУУЛБС НБУУБ, ЛБЛПК ПОБ РТЕДУФБЧБМБ У ЧЩУПФЩ ЛПНБОДЙТУЛЙИ НПУФЙЛПЧ, ПВТЕМБ Ч РЕЮБФЙ УЧПК ЪЩЮОЩК ЗПМПУ. ъБЗПЧПТЙМЙ ЛПТБВЕМШОЩЕ ОЙЪЩ — ЛХВТЙЛЙ, ЛПЮЕЗБТЛЙ, РПЗТЕВБ... й НЙТ УРХУФС ЮЕФЧЕТФШ ЧЕЛБ РПУМЕ гХУЙНУЛПЗП УТБЦЕОЙС ХЪОБМ П ОЕН, НПЦЕФ ВЩФШ, УБНХА ЗМБЧОХА РТБЧДХ.

ч 1932 ЗПДХ ЧЩЫМБ Ч УЧЕФ РЕТЧБС ЛОЙЗБ ТПНБОБ оПЧЙЛПЧБ-рТЙВПС «гХУЙНБ» . пОБ УТБЪХ ЦЕ УФБМБ УПВЩФЙЕН Ч НПМПДПК УПЧЕФУЛПК МЙФЕТБФХТЕ, Й ЙНС БЧФПТБ, ДП ФПК РПТЩ НБМПЙЪЧЕУФОПЗП МЙФЕТБФПТБ, НБФТПУБ-УБНПХЮЛЙ, ЪБЪЧХЮБМП ЧНЕУФЕ У ЙНЕОБНЙ ЪБЮЙОБФЕМЕК РТПМЕФБТУЛПК МЙФЕТБФХТЩ: уЕТБЖЙНПЧЙЮБ, жХТНБОПЧБ, чУЕЧПМПДБ чЙЫОЕЧУЛПЗП...

«гХУЙНХ» ЪБНЕФЙМЙ ОЕ ФПМШЛП Ч ОБЫЕК УФТБОЕ, ОП Й ЪБ ТХВЕЦПН. дБЦЕ ПВЩЮОП СДПЧЙФЩЕ ВЕМПЬНЙЗТБОФУЛЙЕ НПТУЛЙЕ ЦХТОБМЩ ОЕЧПМШОП ПФНЕФЙМЙ. «вЕУУРПТОБС ГЕООПУФШ ЬФПЗП РТПЙЪЧЕДЕОЙС, — РЙУБМ Ч рТБЗЕ ВЩЧЫЙК УПУМХЦЙЧЕГ ВБФБМЕТБ оПЧЙЛПЧБ РП «пТМХ» ЛОСЪШ с. фХНБОПЧ , — Ч ФПН, ЮФП ПОП ЕДЙОУФЧЕООПЕ, ОБРЙУБООПЕ ОЕ ПВЙФБФЕМЕН ПЖЙГЕТУЛПК ЛБАФ-ЛПНРБОЙЙ, Б ЮЕМПЧЕЛПН, РТПДЕМБЧЫЙН ЪОБНЕОЙФЩК РПИПД Ч ЛПНБОДОПН ЛХВТЙЛЕ Й ОПУЙЧЫЙН Ч ФП ЧТЕНС НБФТПУУЛХА ЖХТБЦЛХ У МЕОФПЮЛПК... иПТПЫЙН МЙФЕТБФХТОЩН ТХУУЛЙН СЪЩЛПН БЧФПТ ЦЙЧП Й ЛТБУПЮОП ПРЙУЩЧБЕФ ОЕЪБВЩЧБЕНЩК РПИПД чФПТПК ЬУЛБДТЩ ПФ лТПОЫФБДФБ ДП гХУЙНЩ... лОЙЗХ ЬФХ УМЕДХЕФ РТПЮЕУФШ ЧУЕН НПТУЛЙН ПЖЙГЕТБН. ьФП ЮЕМПЧЕЮЕУЛЙК ДПЛХНЕОФ, ОБРЙУБООЩК ЙУЛТЕООЕ Й РТБЧДЙЧП».

лОЙЗЙ — ЛБЛ ЖБЛЕМЩ. пДОЙ ЕМЕ ЮБДСФ, ДТХЗЙЕ СТЛП РЩМБАФ. фХФ ЧУЕ ПФ ФПЗП, ЮЕН ЪБРТБЧМЕО ЬФПФ УЧЕФПЮ — РТБЧДПК, ФБМБОФПН, ЗХНБОЙЪНПН... «гХУЙНБ» — ЙЪ ФПЗП ТЕДЛПЗП ТБЪТСДБ ЛОЙЗ, ЮФП ОЕ ФПМШЛП УЧЕФСФ, ОП Й ЗТЕАФ. пОБ, ЛБЛ ДПВТЩК ЛПУФЕТПЛ, УПВЙТБМБ ЧПЛТХЗ УЕВС МАДЕК, ПВЯЕДЙОСМБ ЙИ, УЧСЪЩЧБМБ, ТПДОЙМБ... хЮБУФОЙЛЙ РПИПДБ фЙИППЛЕБОУЛЙИ ЬУЛБДТ — Б ЙИ, ХГЕМЕЧЫЙИ, ОБУЮЙФЩЧБМПУШ Ч ФТЙДГБФЩЕ ЗПДЩ ОЕУЛПМШЛП ФЩУСЮ, ТБЪВТПУБООЩЕ РП ЧУЕК ВЕУЛТБКОЕК УФТБОЕ, — УФБМЙ ЙУЛБФШ ДТХЗ ДТХЗБ, УРЙУЩЧБФШУС, УЯЕЪЦБФШУС... уФБТЩЕ НПТСЛЙ ЛБЛ ВЩ ЧПУРТСОХМЙ ДХИПН. ч ТПНБОЕ ТБЪЧЕТФЩЧБМБУШ СТЮБКЫБС РБОПТБНБ НБФТПУУЛПЗП НХЦЕУФЧБ. чРЕТЧЩЕ Л ОЙН, ЛПНЕОДПТБН, ЛПЮЕЗБТБН, ЗБМШЧБОЕТБН, НЙОЕТБН, УЙЗОБМШЭЙЛБН, НБЫЙОЙУФБН, ТХМЕЧЩН ЪМПУЮБУФОЩИ ЬУЛБДТ, РТЙНЕОСМПУШ УМПЧП «ЗЕТПК». й ЕУМЙ ТБОШЫЕ ПОЙ УФЩДЙМЙУШ ФПЗП, ЮФП ВЩМЙ ГХУЙНГБНЙ, ФП У ЧЩИПДПН «гХУЙНЩ» ОБ ОЙИ УФБМЙ УНПФТЕФШ ЙОЩНЙ ЗМБЪБНЙ. йИ, УЕДПХУЩИ, ЙЪТХВМЕООЩИ ПУЛПМЛБНЙ СРПОУЛЙИ УОБТСДПЧ, ОБЗМПФБЧЫЙИУС СДПЧЙФЩИ ЗБЪПЧ ЫЙНПЪЩ, ОП УФПСЧЫЙИ Ч УЧПЙИ ТХВЛБИ, РПЗТЕВБИ Й ВБЫОСИ ДП РПУМЕДОЕЗП ЧЩУФТЕМБ РПУМЕДОЕЗП ХГЕМЕЧЫЕЗП ПТХДЙС, УФБМЙ РТЙЗМБЫБФШ Ч ЫЛПМЩ, Ч ГЕИЙ, ОБ ЛПТБВМЙ, Ч ВЙВМЙПФЕЛЙ, УФБМЙ УМХЫБФШ ЙИ ТБУУЛБЪЩ, УФБМЙ РЕЮБФБФШ ЙИ ЧПУРПНЙОБОЙС.

лОЙЗБ оПЧЙЛПЧБ-рТЙВПС ПВЕТОХМБУШ ДМС ОЙИ ЛБЛ ВЩ УЧЙДЕФЕМШУФЧПН П ТЕБВЙМЙФБГЙЙ. пОЙ РЙУБМЙ бМЕЛУЕА уЙМЩЮХ ВМБЗПДБТУФЧЕООЩЕ РЙУШНБ, ПОЙ РТЙЕЪЦБМЙ Л ОЕНХ Ч нПУЛЧХ ОБ ЛЧБТФЙТХ Ч лЙУМПЧУЛПН РЕТЕХМЛЕ, ЮФПВЩ РПЦБФШ ТХЛХ, РПФПМЛПЧБФШ П РЕТЕЦЙФПН, РПДЕМЙФШУС РБНСФША... пОЙ ХЧЙДЕМЙ Ч УЧПЕН уЙМЩЮЕ ОПЧПЗП ЖМБЗНБОБ Й РПТПК ПВТБЭБМЙУШ Л ОЕНХ ДБЦЕ У ЦЙФЕКУЛЙНЙ РТПУШВБНЙ. цЙМЙЭЕ РЙУБФЕМС РТЕЧТБФЙМПУШ Ч УЧПЕЗП ТПДБ ЫФБВ-ЛЧБТФЙТХ ЧЕФЕТБОПЧ ЧУЕИ ФТЕИ ФЙИППЛЕБОУЛЙИ ЬУЛБДТ.

л ЬФПНХ НБФТПУУЛПНХ ЛПУФЕТЛХ РПФСОХМЙУШ Й ВЩЧЫЙЕ ПЖЙГЕТЩ-ГХУЙНГЩ. оЕ ЧУЕ, ТБЪХНЕЕФУС, МЙЫШ ФЕ, У ЛПЗП ЦЙЪОШ УВЙМБ УПУМПЧОЩК ЗПОПТ, ЪБУФБЧЙМБ РП-ОПЧПНХ ЧЪЗМСОХФШ ОБ НЙТ. рЕТЧЩНЙ ПФЛМЙЛОХМЙУШ УПРМБЧБФЕМЙ РП «пТМХ» — ЛПТБВЕМШОЩК ЙОЦЕОЕТ ч. р. лПУФЕОЛП, ВЩЧЫЙК УФБТЫЙК ПЖЙГЕТ л. м. ыЧЕДЕ (Ч ТПНБОЕ ПО ОБЪЧБО уЙДПТПЧЩН), ВЩЧЫЙК НМБДЫЙК ЫФХТНБО МЕКФЕОБОФ мБТЙПОПЧ. нОПЗП ЙОФЕТЕУОПЗП ПВ ПФТСДЕ ЛТЕКУЕТПЧ УНПЗ ТБУУЛБЪБФШ оПЧЙЛПЧХ-рТЙВПА Й НМБДЫЙК БТФЙММЕТЙУФ «пМЕЗБ» дПНЕТЭЙЛПЧ. чУЕ ПОЙ ОЕ ТБЪ ВЩЧБМЙ Ч ЛЧБТФЙТЕ РЙУБФЕМС ОБ лЙУМПЧЛЕ. бМЕЛУЕК уЙМЩЮ РП-ПУПВПНХ ДПТПЦЙМ ЙИ ДТХЦВПК. пОЙ, ВЩЧЫЙЕ ПЖЙГЕТЩ, ЛБЛ ВЩ РТЙПФЛТЩЧБМЙ ЕНХ ФЕ ДЧЕТЙ, Ч ЛПФПТЩЕ ВБФБМЕТ оПЧЙЛПЧ ОЕ ВЩМ ЧИПЦ: ДЧЕТЙ ЛБАФ-ЛПНРБОЙК Й ЖМБЗНБОУЛЙИ УБМПОПЧ, ЫФХТНБОУЛЙИ Й ВПЕЧЩИ ТХВПЛ. вЕЪХУМПЧОП, ЬФП ТБУЫЙТСМП РБОПТБНХ ТПНБОБ, ДЕМБМП ЕЕ РПМОЕЕ, ПВЯЕНОЕЕ... лТПНЕ ФПЗП, ПОЙ ЛПОУХМШФЙТПЧБМЙ ЕЗП ЛБЛ УРЕГЙБМЙУФЩ Ч ПВМБУФЙ НПТУЛПК ФБЛФЙЛЙ, БТФЙММЕТЙЙ, ОБЧЙЗБГЙЙ, ЛПТБВЕМШОПК ФЕИОЙЛЙ, РПНПЗБМЙ ЪБНЕФЙФШ ОЕФПЮОПУФЙ Й ЙУРТБЧЙФШ ЙИ.

с ДЕТЦБМ Ч ТХЛБИ ФПНЙЛЙ «гХУЙНЩ» УБНПЗП РЕТЧПЗП ЙЪДБОЙС. оПЧЙЛПЧ-рТЙВПК РТЙУМБМ ЙИ Ч мЕОЙОЗТБД мБТЙПОПЧХ, ЮФПВЩ ФПФ РТПЮЙФБМ УФТПЗЙН ЗМБЪПН. уХДС РП ЪБНЕФЛБН ОБ РПМСИ, ЮФЕОЙЕ ВЩМП Й УФТПЗЙН, Й ДПВТПЦЕМБФЕМШОЩН. рПЮФЙ ЧУЕ МБТЙПОПЧУЛЙЕ РПРТБЧЛЙ БЧФПТ ХЮЕМ Ч РПУМЕДХАЭЙИ ЙЪДБОЙСИ. рПФПН Ч РТЕДЙУМПЧЙЙ оПЧЙЛПЧ-рТЙВПК ОБРЙЫЕФ: «с НПВЙМЙЪПЧБМ УЕВЕ ОБ РПНПЭШ ХЮБУФОЙЛПЧ ГХУЙНУЛПЗП ВПС. у ПДОЙН С ЧЕМ РЕТЕРЙУЛХ, У ДТХЗЙН ОЕПДОПЛТБФОП ВЕУЕДПЧБМ МЙЮОП, ЧУРПНЙОБС ДБЧОП НЙОХЧЫЙЕ РЕТЕЦЙЧБОЙС Й ПВУХЦДБС ЛБЦДХА НЕМПЮШ УП ЧУЕИ УФПТПО. фБЛЙН ПВТБЪПН, УПВТБООЩК НОПА ГХУЙНУЛЙК НБФЕТЙБМ РПУФЕРЕООП ПВПЗБЭБМУС ЧУЕ ОПЧЩНЙ ДБООЩНЙ. ч ЬФПН ПФОПЫЕОЙЙ ПУПВЕООП ВПМШЫХА РПМШЪХ ПЛБЪБМЙ НОЕ УМЕДХАЭЙЕ МЙГБ: ЛПТБВЕМШОЩК ЙОЦЕОЕТ ч. р. лПУФЕОЛП, м. ч. мБТЙПОПЧ, ВПГНБО н. й. чПЕЧПДЙО, УФБТЫЙК УЙЗОБМШЭЙЛ ч. й. ъЕЖЙТПЧ Й ДТХЗЙЕ». уТЕДЙ ЬФЙИ «Й ДТХЗЙЕ» ВЩМ, ТБЪХНЕЕФУС, Й дПНЕТЭЙЛПЧ, ЛПФПТЩК ОЕ ТБЪ ОБЧЕДЩЧБМУС ОБ лЙУМПЧУЛЙК Й Л ЛПФПТПНХ ФПЦЕ РТЙЕЪЦБМ Ч ЗПУФЙ оПЧЙЛПЧ-рТЙВПК.

фХФ ОБДП ЪБНЕФЙФШ ЧПФ ЮФП: ПФОПЫЕОЙС ЙНЕОЙФПЗП РЙУБФЕМС УП УЧПЙНЙ ВЩЧЫЙНЙ ОБЮБМШОЙЛБНЙ ВЩМЙ РП-НХЦУЛЙ РТСНЩНЙ, ВЕЪ РБОЙВТБФУФЧБ Й УОЙУИПДЙФЕМШОПУФЙ. дБ, ПОЙ ЧУЕ РТЕЛТБУОП РПОЙНБМЙ, ЮФП ОЕЛПЗДБ ОЙЦОЙК ЮЙО УФПЙФ ФЕРЕТШ ОБ УПГЙБМШОПК МЕУФОЙГЕ ОЕЙЪНЕТЙНП ЧЩЫЕ ЛБЦДПЗП ЙЪ ОЙИ, Й ЧУЕ ЦЕ ПВТБЭБМЙУШ Л ОЕНХ ВЕЪ ЪБЙУЛЙЧБОЙС, ВЕЪ ЗПТЕЮЙ ХЭЕНМЕООПК ЗПТДЩОЙ. пОЙ РЙУБМЙ ЕНХ РТПУФП Й ХЧБЦЙФЕМШОП, ЛБЛ ЧУЕ: «дПТПЗПК уЙМЩЮ!..» уЙМЩЮ ФПЦЕ ОЕ МШУФЙМ ПДОПРПИПДОЙЛБН, ЗЕТПСН ТПНБОБ, ДЕТЦБУШ РТБЧЙМБ: ДТХЦВБ ДТХЦВПК, Б РТБЧДБ РТБЧДПК. пО ОЙЮЕЗП ОЕ НЕОСМ Ч УЧПЕК НБФТПУУЛПК РБНСФЙ Ч ХЗПДХ ДПВТПЪОБЛПНУФЧХ. й Ч ФЕЛУФЕ ФПЦЕ ОЙЮЕЗП ОЕ НЕОСМ. оБЧЕТОПЕ, ВЩЧЫЕНХ УФБТЫЕНХ ПЖЙГЕТХ ыЧЕДЕ ОЕ ПЮЕОШ-ФП ВЩМП РТЙСФОП ЮЙФБФШ П УЕВЕ ФБЛЙЕ УФТПЛЙ: «уФБТЫЙК ПЖЙГЕТ Х ОБУ... ФБОГПТ Й ДБНУЛЙК УЕТДГЕЗТЩЪ, ЛБЛЙИ НБМП. чЙД ЙНЕЕФ ЗТПЪОЩК... Б ОЙЛФП ЕЗП ОЕ ВПЙФУС...» пДОБЛП Х лПОУФБОФЙОБ мЕПРПМШДПЧЙЮБ ИЧБФЙМП РПОЙНБОЙС Й ДПУФПЙОУФЧБ, ЮФПВЩ ОЕ ЧРБДБФШ Ч БНВЙГЙПЪОПУФШ, ЙИ РЕТЕРЙУЛБ Й ЧУФТЕЮЙ РТПДПМЦБМЙУШ ЛБЛ ОЙ Ч ЮЕН ОЕ ВЩЧБМП.

пФ РМБНЕОЙ «гХУЙНЩ» ЪБЗПТЕМЙУШ ОПЧЩЕ ЛОЙЗЙ.

чЕУОПК 1935 ЗПДБ РПУФХЮБМУС Л оПЧЙЛПЧХ-рТЙВПА СТПУМБЧУЛЙК ТЕЮОЙЛ бМЕЛУБОДТ чБУЙМШЕЧЙЮ нБЗДБМЙОУЛЙК, ОБЪЧБМУС ВЩЧЫЙН ТХМЕЧЩН ВПГНБОНБФПН ЛТЕКУЕТБ «пМЕЗ» Й ВЩМ РТЙОСФ ТБДХЫОП, ЛБЛ Й ЧУЕ ПДОПРПИПДОЙЛЙ. й ЛПОЕЮОП ЦЕ, УФБТЩК НПТСЛ ОЕ ДХНБМ ФПЗДБ, ЮФП ЧИПДЙФ ОЕ ФПМШЛП Ч УФЕОЩ ОПЧЙЛПЧУЛПЗП ДПНБ, ОП ЧУФХРБЕФ Ч ТПНБО, ЛБЛ ПДЙО ЙЪ ВХДХЭЙИ ЕЗП ЗЕТПЕЧ. у МЕЗЛПК ТХЛЙ уЙМЩЮБ нБЗДБМЙОУЛЙК ОБРЙУБМ Й ЧЩРХУФЙМ Ч УЧЕФ УЧПЙ ЧПУРПНЙОБОЙС П РПИПДЕ — «оБ НПТУЛПН ТБУРХФШЕ». дПМЦОП ВЩФШ, ВЩЧЫЙК ВПГНБОНБФ ОЕ УТБЪХ РПЧЕТЙМ Ч ФБЛПЕ ЮХДП: ОБ ПВМПЦЛЕ ЧУБНДЕМЙЫОПК ЛОЙЗЙ УФПСМП ЕЗП ЙНС.

й НЕНХБТЩ ДТХЗПЗП ПДОПРПИПДОЙЛБ оПЧЙЛПЧБ-рТЙВПС ЛПТБВЕМШОПЗП ЙОЦЕОЕТБ лПУФЕОЛП — «оБ «пТМЕ» Ч гХУЙНЕ» — ФПЦЕ ЧЩЫМЙ ОЕ ВЕЪ ЧМЙСОЙС «УЙМПЧПЗП РПМС» ЪОБНЕОЙФПЗП ТПНБОБ.

оП, РПЦБМХК, ОЙЛФП ФБЛ ТЕЧОПУФОП, ЙУЛТЕООЕ Й ВЕУЛПТЩУФОП ОЕ УМЕДЙМ ЪБ ФЧПТЮЕУФЧПН оПЧЙЛПЧБ-рТЙВПС, ОЕ ПФЛМЙЛБМУС ФБЛ ЮХФЛП ОБ НБМЕКЫХА ЕЗП РТПУШВХ, ЛБЛ мБТЙПОПЧ. фПМШЛП Ч РЕТЙПД ТБВПФЩ РЙУБФЕМС ОБД ЧФПТПК ЮБУФША «гХУЙНЩ» ПР РПУМБМ ЕНХ УФП УЕНОБДГБФШ РЙУЕН У УПВТБООЩНЙ ЙН ЪБРЙУЛБНЙ НБФТПУПЧ Й ПЖЙГЕТПЧ «пТМБ» П ВПЕ. пО ЦЙМ ЬФЙН ТПНБОПН, ЙВП Ч ОЕН ЧПУЛТЕЫБМЙУШ ЕЗП НПМПДПУФШ, ЕЗП МХЮЫЙЕ ЗПДЩ, ЗЕТПЙЮЕУЛЙК ЧУРМЕУЛ ЕЗП УХДШВЩ. пО Й УЕКЮБУ ЦЙЧЕФ — Ч ОЕН, ОБ ЕЗП УФТБОЙГБИ.

нЩ ЧЙДЙН мБТЙПОПЧБ ОБ РБМХВЕ ЗПТСЭЕЗП «пТМБ», ДЧБ НБФТПУБ ЧЕДХФ ФСЦЕМП ТБОЕООПЗП НМБДЫЕЗП ЫФХТНБОБ Ч РЕТЕЧСЪПЮОЩК РХОЛФ.

чПФ, ХЪОБЧ П УДБЮЕ ВТПОЕОПУГБ СРПОГБН, ПО РПДОЙНБЕФУС У МБЪБТЕФОПК ЛПКЛЙ Й, РТЕЧПЪНПЗБС ВПМШ, ЙДЕФ ЧЩРПМОСФШ УЧПК РПУМЕДОЙК УМХЦЕВОЩК ДПМЗ. «дЧБ НБФТПУБ ЧЕМЙ ЕЗП РПД ТХЛЙ, Б РЕТЕД ОЙН, УМПЧОП ОБ РПИПТПОБИ, ФПТЦЕУФЧЕООП ЫБЗБМ УЙЗОБМШЭЙЛ, ОЕУС Ч ТХЛБИ ЪБЧЕТОХФЩЕ Ч РПДЧЕУОХА РБТХУЙОПЧХА ЛПКЛХ ЙУФПТЙЮЕУЛЙК Й ЧБИФЕООЩК ЦХТОБМЩ, НПТУЛЙЕ ЛБТФЩ Й УЙЗОБМШОЩЕ ЛОЙЗЙ. ч ЛПКЛХ РПМПЦЙМЙ ОЕУЛПМШЛП 75-НЙММЙНЕФТПЧЩИ УОБТСДПЧ, Й ХЪЕМ ВХМФЩИОХМУС ЮЕТЕЪ ПТХДЙКОЩК РПТФ Ч НПТЕ. ьФП РТПЙЪПЫМП Ч ФПФ НПНЕОФ, ЛПЗДБ ОЕРТЙСФЕМШУЛЙК НЙОПОПУЕГ РТЙУФБМ Л ЛПТНЕ «пТМБ».

й ОБЛПОЕГ, ЕДЧБ МЙ ОЕ УБНЩК ЧПМОХАЭЙК ЬРЙЪПД ТПНБОБ, ЧП ЧУСЛПН УМХЮБЕ НОЕ ПО РБНСФЕК УП ЫЛПМШОЩИ МЕФ, ЛПЗДБ С ЧРЕТЧЩЕ РТПЮЙФБМ «гХУЙНХ». хНЙТБАЭЙК ЛПНБОДЙТ «пТМБ» ЛБРЙФБО 1 ТБОЗБ аОЗ ЕЭЕ ОЕ ЪОБЕФ, ЮФП ОБ ВТПОЕОПУГЕ ИПЪСКОЙЮБАФ СРПОГЩ, ЮФП УРХЭЕО бОДТЕЕЧУЛЙК ЖМБЗ, ЮФП ВТПОЕОПУЕГ ЧТБЦЕУЛЙЕ ЬУНЙОГЩ ЛПОЧПЙТХАФ Ч ВМЙЦБКЫЙК СРПОУЛЙК РПТФ, ЮФП Х ДЧЕТЕК ЕЗП ЛБАФЩ УФПЙФ СРПОУЛЙК ЮБУПЧПК. оП ПО ДПЗБДЩЧБЕФУС, ЮФП ОБ ЛПТБВМЕ ЮФП-ФП ОЕ ФБЛ... пО ЪПЧЕФ Л УЕВЕ ОЕ УФБТЫЕЗП ПЖЙГЕТБ, ЪБНЕЭБАЭЕЗП ЕЗП, Б НМБДЫЕЗП ЫФХТНБОБ мБТЙПОПЧБ, УЩОБ РПЛПКОПЗП ДТХЗБ.

тБОЕОЩК МЕКФЕОБОФ ЧФПТЙЮОП РПЛЙДБЕФ МБЪБТЕФОХА ЛПКЛХ, ДЧБ НБФТПУБ РПД ТХЛЙ ЧЕДХФ ЕЗП Л ЛПНБОДЙТУЛПК ЛБАФЕ.

«аОЗ, ЧЕУШ ЪБВЙОФПЧБООЩК, ОБИПДЙМУС Ч РПМХУЙДСЮЕН РПМПЦЕОЙЙ. юЕТФЩ ЕЗП РПФЕНОЕЧЫЕЗП МЙГБ ЪБПУФТЙМЙУШ. рТБЧБС ТХЛБ ВЩМБ Ч МХВЛЕ Й РТЙЛТЩФБ РТПУФЩОЕК, МЕЧБС ПФЛЙОХМБУШ Й ДТПЦБМБ. пО РТЙУФБМШОП ЧЪЗМСОХМ ЗПМХВЩНЙ ЗМБЪБНЙ ОБ мБТЙПОПЧБ Й ФЧЕТДЩН ЗПМПУПН УРТПУЙМ:

— мЕПОЙД, ЗДЕ НЩ?

оЕМШЪС ВЩМП МЗБФШ ДТХЗХ РПЛПКОПЗП ПФГБ, МЗБФШ ЮЕМПЧЕЛХ, ФБЛ НОПЗП ДМС ОЕЗП УДЕМБЧЫЕНХ. чЕДШ мБТЙПОПЧ ЧЩТПУ ОБ ЕЗП ЗМБЪБИ. лПНБОДЙТ ЧОЕ УМХЦВЩ ПВТБЭБМУС У ОЙН ОБ «ФЩ», ЛБЛ УП УЧПЙН ВМЙЪЛЙН. аОЗ ФПМШЛП РПФПНХ Й РПЪЧБМ ЕЗП, ЮФП ВЩ ХЪОБФШ ЧУА РТБЧДХ. оП РТБЧДБ ЙОПЗДБ ЦЦЕФ ИХЦЕ, ЮЕН ТБУЛБМЕООПЕ ЦЕМЕЪП. ъБЮЕН ЦЕ ХЧЕМЙЮЙЧБФШ УФТБДБОЙС ХНЙТБАЭЕЗП ЮЕМПЧЕЛБ?..

мБТЙПОПЧ, РПЛПМЕВБЧЫЙУШ, ПФЧЕФЙМ:

— нЩ ЙДЕН ЧП чМБДЙЧПУФПЛ. пУФБМПУШ УФП РСФШДЕУСФ НЙМШ.

— б РПЮЕНХ ЙНЕЕН ФБЛПК ФЙИЙК ИПД?

— юФП-ФП «хЫБЛПЧ» ПФУФБЕФ.

— мЕПОЙД, ФЩ ОЕ ЧТЕЫШ?

мБТЙПОПЧ, ПЭХЭБС УРБЪНЩ Ч ЗПТМЕ, У ФТХДПН РТПЗПЧПТЙМ:

— лПЗДБ ЦЕ С ЧТБМ ЧБН, оЙЛПМБК чЙЛФПТПЧЙЮ? — й ЮФПВЩ УЛТЩФШ УЧПЕ УНХЭЕОЙЕ, ЫФХТНБО ОБЗОХМУС Й ЧЪСМ ЛПНБОДЙТБ ЪБ ТХЛХ. пОБ ВЩМБ ИПМПДОБС, ЛБЛ Х НЕТФЧЕГБ, ОП ЧУЕ ЕЭЕ РТПДПМЦБМБ ДТПЦБФШ. уНЕТФШ ЪБЛБОЮЙЧБМБ УЧПЕ ДЕМП».

хЧЕТЕО, ЕУМЙ ВЩ ЛФП-ФП ЙЪ ЛЙОЕНБФПЗТБЖЙУФПЧ ПФЧБЦЙМУС ВЩ ЬЛТБОЙЪЙТПЧБФШ «гХУЙНХ», МЕКФЕОБОФ мБТЙПОПЧ ВЩМ ВЩ ПДОЙН ЙЪ ЗМБЧОЩИ ЗЕТПЕЧ ЖЙМШНБ.

бОДТЕК мЕПОЙДПЧЙЮ ЭЕМЛОХМ ЪБНПЮЛПН ЛПЦБОПЗП БМШВПНБ...

уфбтще жпфпзтбжйй. ьФПНХ УОЙНЛХ ВЕЪ НБМПЗП УФП МЕФ. еЗП РМПИП ЬЛУРПОЙТПЧБМЙ Й РМПИП ЪБЛТЕРЙМЙ, Й ЧУЕ ЦЕ УЛЧПЪШ ВМЕЛМХА ЦЕМФЙЪОХ НПЦОП ТБЪЗМСДЕФШ ЗТХРРХ ПЪПТОЩИ НБМШЮЙЫЕЛ Ч НПТУЛПН РМБФШЕ. чПФ ЬФПФ, РПЧЩЫЕ Й РПУЕТШЕЪОЕЕ, — мЕОС мБТЙПОПЧ, Б ЬФПФ РП-ДЕЧЮПОПЮШЙ НЙМПЧЙДОЩК — нЙЫБ дПНЕТЭЙЛПЧ. жПФПЗТБЖЙТПЧБМ ЛФП-ФП ЙЪ УЧПЙИ, РПЬФПНХ ЧУЕ ДЕТЦБФУС ЧЕУШНБ ОЕРТЙОХЦДЕООП, ЫБМПЧМЙЧП... фТХДОП РПЧЕТЙФШ, ЮФП ЧРЕТЕДЙ Х ЬФЙИ НБМШЮЙЫЕЛ гХУЙНБ, ЗЕТНБОУЛБС, ЗТБЦДБОУЛБС Й ДБЦЕ чЕМЙЛБС пФЕЮЕУФЧЕООБС...

оБ ЧФПТПН УОЙНЛЕ ДЧБ НЙЮНБОБ Ч ЫЙОЕМСИ Й ЖХТБЦЛБИ. чЩУПЛЙК, ЛПУФЙУФЩК, У ХДМЙОЕООЩН МЙГПН — мБТЙПОПЧ, ЗХУФПВТПЧЩК, ЛТХФПХУЩК — рБЧМЙОПЧ. пВБ ЙЪ ПДОПЗП ЧЩРХУЛБ, У ПДОПЗП ЛПТБВМС, ПВБ ЙЪ ПДОПЗП ТПНБОБ: «оЕПЦЙДБООП РЕТЕД БНВТБЪХТБНЙ СТЛП ЧУРЩИОХМП РМБНС Й ТБЪДБМУС УФТБЫОЩК ЗТПИПФ. оЕУЛПМШЛП ЮЕМПЧЕЛ Ч ВБЫОЕ ХРБМЙ. мЕКФЕОБОФ рБЧМЙОПЧ УПЗОХМУС Й ДПМЗП РПДДЕТЦЙЧБМ ТХЛБНЙ ЛПОФХЦЕОХА ЗПМПЧХ, УМПЧОП ВПСМУС, ЮФП ПОБ Х ОЕЗП ПФЧБМЙФУС. б ЛПЗДБ ПУФПТПЦОП РПЧЕТОХМУС ОБЪБД, ЮФПВЩ ЧЪЗМСОХФШ ОБ МАДЕК... ФП ОБ ЕЗП ЮЕТОПВТПЧПН МЙГЕ ЙЪПВТБЪЙМПУШ ТБДПУФОПЕ ХДЙЧМЕОЙЕ — ПО ВЩМ ЦЙЧ». уОЙНПЛ УДЕМБО Ч 1904 ЗПДХ, ЧЙДЙНП, Ч мЙВБЧЕ, РЕТЕД ЧЩИПДПН ЬУЛБДТЩ ОБ дБМШОЙК чПУФПЛ. мЙГБ — НБМШЮЙЫЕЮШЙ, ОЕУНПФТС ОБ РПЗПОЩ Й ЛПЛБТДЩ, РТЙРХИМЩЕ ЗХВЩ, ЗПМЩЕ ЭЕЛЙ. оП ЗМБЪБ — Ч ОЙИ ВХДФП ПФВМЕУЛЙ гХУЙНЩ, РЕЮБМШОП-ОБУФПТПЦЕООЩЕ ЧЪЗМСДЩ, ЗТХУФОЩЕ УПЮЕФБОЙС ОЕПЛТЕРЫЕЗП НХЦЕУФЧБ Й ФЧЕТДПК ТЕЫЙНПУФЙ: «уЧПК ДПМЗ НЩ ЧЩРПМОЙН УРПМОБ». мБТЙПОПЧ — Ч ВПЕЧПК ТХВЛЕ, рБЧМЙОПЧ — Ч ВТПОЕЧПК ВБЫОЕ УФПСМЙ ДП ЛПОГБ. уОЙНПЛ ФТЕФЙК, ПФДЕМЕО ПФ РТЕДЩДХЭЕЗП ФТЙДГБФША ЫЕУФША ЗПДБНЙ. йЪ-РПД РПМЕК УПМПНЕООПК ЫМСРЩ — ХЧЕТЕООЩК ЧЪЗМСД оПЧЙЛПЧБ-рТЙВПС. йЪ-РПД ЛПЪЩТШЛБ ЖМПФУЛПК ЖХТБЦЛЙ — ЙТПОЙЮЕУЛЙК РТЙЭХТ. уЕДЩЕ ХУЩ, ВЕМЩК ЛЙФЕМШ, ИХДПЕ МЙГП УП УМЕДБНЙ ТБОЕОЙК — мБТЙПОПЧ.

рТЙЪОБООЩК РЙУБФЕМШ Й ВЕЪЧЕУФОЩК НХЪЕКОЩК ТБВПФОЙЛ. чЩЧЫЙК НБФТПУ Й ВЩЧЫЙК ПЖЙГЕТ. дЧБ РПЦЙМЩИ ЮЕМПЧЕЛБ ОБ УЛМПОЕ ЦЙЪОЙ. пВБ ОЕНБМП РПЧЙДБМЙ Й ЙУРЩФБМЙ ОБ УЧПЕН ЧЕЛХ. пВБ ЮЕУФОП РПФТХДЙМЙУШ. оБРЙУБО ТПНБО. уПЪДБО НХЪЕК. чЩТПУМЙ ДЕФЙ. рПДВЙФЩ ЙФПЗЙ. пВБ УРПЛПКОЩ Й НХДТЩ. пВБ ЗПФПЧЩ РЕТЕЫБЗОХФШ РПУМЕДОАА ЮЕТФХ. пОБ ОЕ ЪБ ЗПТБНЙ. ч УПТПЛ ЧФПТПН ХНТЕФ ПФ ЗПМПДБ Ч ВМПЛБДОПН мЕОЙОЗТБДЕ мБТЙПОПЧ. чУЕЗП ОБ ДЧБ ЗПДБ РЕТЕЦЙЧЕФ УЧПЕЗП ФПЧБТЙЭБ оПЧЙЛПЧ-рТЙВПК.

рПЛБ С ТБЪЗМСДЩЧБМ ЖПФПЗТБЖЙЙ, бОДТЕК мЕПОЙДПЧЙЮ МЙУФБМ РПФЕТФХА ПВЭХА ФЕФТБДШ.

— ьФП ПДЙО ЙЪ «ЧБИФЕООЩИ ЦХТОБМПЧ» ПФГБ, — РПСУОЙМ ПО. — ъДЕУШ ЕУФШ ЪБРЙУЙ П нЙИБМ нЙИБМЩЮЕ... чПФ, ЛБЦЕФУС, РЕТЧБС: «11.01 1936 З. мЕОЙОЗТБД. фПМШЛП ЮФП РТЙЕИБМ ЙЪ оПЧПУЙВЙТУЛБ дПНЕТЭЙЛПЧ РПУМЕ ПРЕТБГЙЙ ЗТЩЦЙ... нЩ ОЕ ЧЙДЕМЙУШ У 27-ЗП ЗПДБ...» «10.02.37 З. ч ьртпо ОБЪОБЮЙМЙ ОЕ НЕОС, Б н. н. д. оБЪОБЮЕО ОБВМАДБФЕМЕН ЪБ РПУФТПКЛПК УХДПЧ ьртпоБ...» дЕМП Ч ФПН, ЮФП ПФЕГ ПЮЕОШ ИПФЕМ ТБВПФБФШ Ч ьртпоЕ. оП лТЩМПЧ, ТХЛПЧПДУФЧХСУШ УЧПЙНЙ УППВТБЦЕОЙСНЙ, ЧЪСМ Л УЕВЕ дПНЕТЭЙЛПЧБ. чПЪНПЦОП, ЙЪ-ЪБ ЬФПЗП НЕЦДХ ОЙНЙ РТПВЕЦБМБ ЮЕТОБС ЛПЫЛБ, ОП ДТХЦВЩ ЙИ ПОБ ОЕ ЙУРПТФЙМБ.

бОДТЕК мЕПОЙДПЧЙЮ ВПЗПФЧПТЙМ ПФГБ. ьФП ВЩМП ЧЙДОП Й РП ФПНХ, ЛБЛ ВЕТЕЦОП ИТБОЙМ ПО ПФГПЧУЛЙЕ ВХНБЗЙ, ЖПФПЗТБЖЙЙ, ЧЕЭЙ, Й РП ФПНХ, ЛБЛ ЗПЧПТЙМ П ОЕН... с ДБЦЕ ЪБВЩМ, ЪБЮЕН РТЙЫЕМ УАДБ.

мБТЙПОПЧ ЙЪЧМЕЛ ЙЪ СЭЙЛБ УФПМБ РБТХ МЕКФЕОБОФУЛЙИ РПДЗПО, РПЮЕТОЕЧЫЙИ ПФ РПТПИПЧЩИ ЗБЪПЧ, У ПДОПЗП ЙЪ ОЙИ ПУЛПМЛПН СРПОУЛПЗП УОБТСДБ ВЩМБ УПТЧБОБ ЪЧЕЪДПЮЛБ... пО РПМПЦЙМ ТСДПН ЛПЦБОЩК ЖХФМСТЮЙЛ, ТБУЛТЩМ ЕЗП Й ДПУФБМ РТПЛПРЮЕООЩК, ОБДФТЕУОХФЩК ЛПУФСОПК НХОДЫФХЛ.

— ьФБ ЧЕЭЙГБ РТЙОБДМЕЦБМБ ЛПНБОДЙТХ «пТМБ» ЛБРЙФБОХ РЕТЧПЗП ТБОЗБ аОЗХ... рПУМЕ ЕЗП УНЕТФЙ ПФЕГ ЧЪСМ НХОДЫФХЛ ОБ РБНСФШ. аОЗ ВЩМ ДТХЗПН ЕЗП ПФГБ, НПЕЗП ДЕДБ.

бОДТЕК мЕПОЙДПЧЙЮ ДПУФБМ ДМЙООЩК ЛПЦБОЩК ЖХФМСТ. с УМЕДЙМ ЪБ ОЙН ЛБЛ ЪБЧПТПЦЕООЩК. пО ПФЛЙОХМ ЛПМРБЮПЛ-ЛТЩЫЛХ, УЙОЕЧБФП ВМЕУОХМЙ МЙОЪЩ.

— ьФП УЙЗОБМШЭЙЛЙ РПДПВТБМЙ Й РТЙОЕУМЙ ПФГХ ЕЗП РПДЪПТОХА ФТХВХ. пОБ ЧБМСМБУШ Ч ВПЕЧПК ТХВЛЕ УТЕДЙ ПУЛПМЛПЧ ДБМШОПНЕТБ...

с ЪБЗМСОХМ Ч ПЛХМСТ РПЮФЙ ОПЧЕОШЛПК, БОЗМЙКУЛПК ТБВПФЩ ФТХВЩ. п, ЕУМЙ ВЩ НПЦОП ВЩМП ХЧЙДЕФШ ЧУЕ, ЮФП РТЕМПНМСМПУШ Ч ЕЕ УФЕЛМБИ!..

— у ОЕК УЧСЪБОБ МАВПРЩФОБС ЙУФПТЙС. йЪ МБЗЕТС ТХУУЛЙИ ЧПЕООПРМЕООЩИ РТПУНБФТЙЧБМБУШ ЧПЕООБС ЗБЧБОШ, ЛХДБ СРПОГЩ РТЙЧЕМЙ ЙЪТЕЫЕЮЕООЩК «пТЕМ». йОЦЕОЕТ лПУФЕОЛП — Ч «гХУЙНЕ» ПО ЧЩЧЕДЕО ЛБЛ чБУЙМШЕЧ — ЧЪСМ Х ПФГБ РПДЪПТОХА ФТХВХ Й, РТСЮБУШ Ч ЛХУФБИ, УФБМ ЙЪХЮБФШ Й ЪБТЙУПЧЩЧБФШ РТПВПЙОЩ Ч ВПТФХ ВТПОЕОПУГБ. тБЪХНЕЕФУС, ПО ТЙУЛПЧБМ, ОП ЕНХ, ЛБЛ ЛПТБВМЕУФТПЙФЕМА, ЧБЦОП ВЩМП ЪОБФШ ХСЪЧЙНЩЕ НЕУФБ «пТМБ». рПФПН ЕНХ РТЙЗПДЙМПУШ ЬФП Ч РТБЛФЙЮЕУЛПК ТБВПФЕ .

б ЧПФ, УПВУФЧЕООП, ФП, ЮФП ЧЩ ФБЛ ДПМЗП ЙУЛБМЙ.

бОДТЕК мЕПОЙДПЧЙЮ ПУФПТПЦОП ЧЩФБЭЙМ ЙЪ ЫЛБЖБ РЕТЕРМЕФЕООЩК УВПТОЙЛ ПФГПЧУЛЙИ ПЮЕТЛПЧ. «бЧБТЙЙ ГБТУЛПЗП ЖМПФБ»! дБ, ЛПОЕЮОП, ЬФП ОЕМШЪС ВЩМП ОБЪЧБФШ ЛОЙЗПК Ч УФТПЗПН УНЩУМЕ УМПЧБ. рПМХУБНПДЕМШОПЕ ЙЪДБОЙЕ — ВЕЪ ЧЩИПДОЩИ ДБООЩИ, ВЕЪ УЛЧПЪОПК ОХНЕТБГЙЙ УФТБОЙГ — РТЕДУФБЧМСМП УПВПК УВТПЫАТПЧБООЩЕ ЦХТОБМШОЩЕ ФЕФТБДЛЙ. фП ВЩМБ УЛПТЕЕ НЕЮФБ П ЛОЙЗЕ, ЮЕН УБНБ ЛОЙЗБ, РТППВТБЪ ЕЕ, НБЛЕФ... оП С УТБЪХ ЦЕ ЪБВЩМ ПВ ЙЪДБФЕМШУЛЙИ ОЕУПЧЕТЫЕОУФЧБИ, ЕДЧБ РЕТЕМЙУФБМ УФТБОЙГЩ, ЕДЧБ ЧЮЙФБМУС Ч РЕТЧЩЕ БВЪБГЩ... пЮЕТЛЙ ПВ БЧБТЙСИ Й ЛБФБУФТПЖБИ ЛПТБВМЕК ГБТУЛПЗП ЖМПФБ ВЩМЙ ОБРЙУБОЩ ЦЙЧП, ПВТБЪОП, РПЮФЙ НЕНХБТОП; СЪЩЛ ЧЩДБЧБМ ЮЕМПЧЕЛБ УМЕЗЛБ УБТЛБУФЙЮЕУЛПЗП, ОП ЗМХВПЛП ЪОБАЭЕЗП ЙУФПТЙА ЖМПФБ, ЕЗП МАДЕК, РПДПРМЕЛХ ЛБЦДПЗП УМХЮБС...

вТПОЪПЧЩЕ НПТУЛЙЕ ЮБУЩ РТПВЙМЙ Ч РПМХФЕНОПК ЗПУФЙОПК ЮБУ ОПЮЙ. с ЧУФБМ ЙЪ-ЪБ УФПМБ, ЪБЧБМЕООПЗП БМШВПНБНЙ, ДОЕЧОЙЛБНЙ, ЗБЪЕФОЩНЙ ЧЩТЕЪЛБНЙ.

— чПФ ЮФП, — УЛБЪБМ НОЕ ОБ РТПЭБОЙЕ бОДТЕК мЕПОЙДПЧЙЮ, — РПРЩФБКФЕ-ЛБ ЧЩ ЪБЧФТБ УЮБУФШЕ Ч ПФДЕМЕ ТХЛПРЙУЕК ОБЫЕК рХВМЙЮОПК ВЙВМЙПФЕЛЙ. фБН ИТБОЙФУС ВПМШЫБС ЮБУФШ ПФГПЧУЛПЗП БТИЙЧБ. нПЗХФ ВЩФШ МАВПРЩФОЩЕ ОБИПДЛЙ. б ЛОЙЗХ ЧПЪШНЙФЕ У УПВПК. рТПЮФЙФЕ ОЕ УРЕЫБ.

с ХИПДЙМ ОЕ ЙЪ ЛЧБТФЙТЩ, С РПЛЙДБМ ВПТФ ВТПОЕОПУГБ «пТЕМ», ОЕЪТЙНП РТЙЫЧБТФПЧБООПЗП Л ПДОПНХ ЙЪ МЕОЙОЗТБДУЛЙИ ДПНПЧ.

Монументальный роман Новикова-Прибоя, первый раз был прочитан в далеком детстве, лет в 11-12. Помню в старой советской книжке 80-х годов про корабли-герои, где рассказывалось о различных знаменитых кораблях российского и советского флота, меня поразила история броненосца береговой обороны "Адмирал Ушаков", который принял неравный бой с японскими крейсерами, которые безнаказанно расстреливали его с дистанции, недоступной старым орудиям нашего корабля, который тем не менее флага не спустил. Так я впервые познакомился с цусимской катастрофой.

Алексей Силыч Новиков-Прибой

Собственно такому подробному литературному описанию Цусимы, мы обязаны по сути одному человеку - Новикову-Прибою, который в течение многих лет собирал воспоминания очевидцев и различные материалы, чтобы развернуть перед читателем картину Цусимы. Решающим фактором было то, что Новиков-Прибой, сам был участником этого сражения на броненосце "Орел", а первые материалы для романа он собирал еще находясь в лагерях для военнопленных на территории Японии. Роман после выхода несколько раз переиздавался в дополненном виде, а его финальная версия увидела свет уже после начала Великой Отечественной Войны и награждения Новикова-Прибоя Сталинской премией.

Тема поражений вообще вещь сложная, ибо конечно живописать победы куда как приятнее, нежели поражения. Новикову-Прибою выпала судьба стать литературным живописцем самого страшного поражения русского флота за всю его историю.
И ведь можно было разлить сплошную черную краску на эту трагедию и массовую гибель офицеров и матросов в Цусимском проливе, но нет. Новиков-Прибой, смог нарисовать подлинно широкую картину, где банкротство восточной политики царской России и гниение верхов тащивших страну в революцию, происходит на фоне беспримерного перехода русских моряков через 3 океана на встречу роковому сражению, где в заведомо невыгодных условиях, русские офицеры и матросы, в большинстве своем не срамят чести русского оружия. Парадокс "Цусимы" в том, что несмотря на описание страшного поражения, книга эта весьма патриотична, ибо если даже в поражении, русские демонстрируют такие выдающиеся примеры воинской доблести, то при адекватном командовании, нет тех задач, которые они не могут решить. И шут с ними с трусами, сатрапами и бездарями. Ведь там такие характеры и типажи есть, это же настоящие квинтэссенции архетипов русского воина, уходящие корнями в седую старину. И читая потом книги по Великой Отечественной, невольно ловишь себя на мысли, что многие герои Цусимы, вполне себе похожи на тех солдат и офицеров, которые встретились с нацизмом на поле боя.

Конечно, в 11-12 лет, вид огромного тома "Цусимы" внушает трепет. Автор размеренно повествует о том, как эскадра собирается, идет походом через 3 океана к Цусиме и там подвергается избиению. Канва повествования состоит из литературно обработанных историй очевидцев этого похода, которые собирались автором в течение многих лет. Собственно, это и обеспечивает сугубо художественной книге, документальную реалистичность, равной которого в жанре художественных адаптаций на тему русско-японской войны практически нет, разве что "Порт-Артур" Степанова ютиться где-то неподалеку.В пост-советские времена пытались объявить роман Новикова-Прибоя пропагандистским, но за прошедшие 20 лет, при всем интересе к досоветской истории, ничего сравнимого по литературному масштабу с "Цусимой", так и не вышло, что и подтвердило подлинное величие этого произведения.

При первом прочтении, на меня наиболее жуткое впечатление произвела история гибели броненосца "Ослябя", да и другие истории, вроде трагикомичной эпопеи крейсера "Изумруд", бытовой жизни на броненосце "Орел" или остававшиеся на смерть на погибающем "Суворове" младшие офицеры, навсегда отпечатались в памяти. Уже при последующих прочтениях книги (а перечитывал я ее в последующие годы раз 6 или 7), я все больше понимал, что книга не только и столько о Цусиме, но прежде всего это книга о людях, когда одни перед лицом катастрофы остаются людьми, демонстрируя чудеса героизма и самопожертвования, а другие являют примеры малодушие и трусости. И в этом отношении, Новиков-Прибой живописует целый спектр самых различных характеров, которые весьма реалистичны.

В столкновение примеров сдачи отряда Небогатова и героической гибели "Адмирала Ушакова", мой выбор всегда был на стороне Миклухо-Маклая и его офицеров, которые в отличие от Небогатова, помнили заветы Петра Великого. Для меня является самоочевидным фактом, что ни трусостью, ни желанием спасти человеческие жизни, нельзя оправдать спуска флага перед врагом. И преемство советского флота российскому, наглядно выражалось в принципе "Погибаю, но не сдаюсь", где одинаково решительно отвергали сдачу моряки "Стерегущего" в русско-японскую и моряки "Тумана" в Великую Отечественную.

В этом плане, книга определенным образом повлияла на мои исторические и политические взгляды, так как именно величие подвига офицеров и матросов погибавших в цусимском проливе, не давало мне упасть в огульное пренебрежение дореволюционной историей, хотя с тезисом Ленина о банкротстве самодержавия в русско-японской войне, я всегда был согласен. И совсем не случайно, что книга Новикова-Прибоя, печаталась большими тиражами в советское время, когда наряду с откровенной критикой организации и руководства войной, там живописались не только подвиги матросов, но и героизм офицеров, где помимо тех, кто раздавал зуботычины и издевался над матросами, были и настоящие суворовские типажи, которые вызывали к себе симпатию.

В историческом отношении, книга так же не уставала поражать своей тщательностью. Читая позднее профильную документальную литературу на тему цусимского сражения, я не раз сталкивался с эффектом дежавю, когда сугубо художественная книга вполне себе близко к тексту соответствовала выводам серьезных исторических монографий. А ведь писал ее не профессиональный историк, а выходец из простого народа из глухой Тамбовской деревни. Настоящий русский самородок.

Российская Империя теоретически конечно могла продолжать войну и после Цусимы, где на суше даже после Мукденского поражения, оставались заделы для новых наступательных операций, но Цусимская катастрофа морально надломила общество, даже сильнее нежели сдача Порт-Артура, которую можно было списать на предательство руководителей обороны. Когда читаешь "Цусиму" и впечатления о ней глазами очевидца, причины этого морального надлома хорошо понятны. В романе, помимо быта и военных событий, хорошо выписаны те изменения в сознании простых военных, которые влекли их в водоворот будущей революции, где военные поражения открывали глаза на пороки системы. И ведь это происходило не только на кораблях эскадры, но и в самой России, где тягостные известия об очередных неудачах и поражениях, наслаивались на общий рост революционных настроений. Собственно именно из книги я вынес стойкое убеждение, что в той войне с японцами, это не они победили, а именно мы проиграли, за счет своей внутренней слабости, которую японцы смогли в меру своих скромных возможностей использовать.Последующее знакомство с предметом лишь убедило в том, что первоначальное впечатление было верным.
В силу этого, я не склонен списывать всю вину за поражение на Рожественского, которому была поставлена тяжелейшая задача переломить ход неудачно складывавшейся войны заведомо недостаточными силами. Его легко пинать с позиций послезнания, но его ошибки и заблуждения, по человечески вполне понятны и объяснимы.

Я всегда мечтал увидеть экранизацию этого романа, либо в виде полнометражного фильма, либо в виде сериала. Но пока что видимо не судьба. Японская кино-версия на тему "Цусимы", была весьма слабенькой даже с поправкой на их ура-патриотизм и то, что они отдавали должное нашим морякам.

Лично для меня, "Цусима" всегда была по значению где-то рядом с "Войной и миром" (кому то это сравнение покажется натянутым, но лично для меня это так), поэтому ее я всегда смело рекомендую читателям любого возраста - ибо там помимо полу-документального сюжета, есть богатый смысловой пласт в рамках извечных вопросов человека на войне. В отличие от глыбы русской литературы, Новикову-Прибою досталась в целом неблагодарная задача по разбору причин поражения, что куда как менее интересно публике, нежели пространный разбор причин победы над Наполеоном. И Новиков-Прибой эту задачу для отечественной литературы с успехом решил.
Тяжело читать о подобных трагедия и о массовой гибели хороших людей, но "Цусима" стала своеобразным литературным надгробием, в котором ушли в вечность известные и неизвестные герои того рокового похода и боя.

В истории человечества, с тех пор как стали появляться на свете военные корабли, немало было морских сражений. Но только три из них могут быть по своим грандиозным размерам и результатам сравнимы с Цусимским. Первое, так называемое Саламинское сражение относится к далекой древности, к 480 году до нашей эры. Противники встретились, в Саламинской бухте, около Пирея и Афин. Небольшой греческий флот под руководством Фемистокла уничтожил громадный персидский флот царя Ксеркса. Вторая морская битва произошла в средних веках, в 1571 году, при Лепанто, в Адриатическом море. Соединенный флот христианских государств под начальством дон Жуана Австрийского вдребезги разбил корабли сарацин и египтян. Третье подобное событие разразилось в более позднюю эпоху, в 1805 году около Гибралтарского пролива, у мыса Трафальгар. Здесь знаменитый адмирал Нельсон, оставшийся от предыдущих боев с одним глазом и одной рукой, командуя английским флотом, одержал блестящую победу над соединенным франко-испанским флотом, находившимся под начальством адмиралов Вильнева и Гравина. Нельсон погиб, но Союзники потеряли при этом адмирала Гравина, девятнадцать кораблей и почти весь личный состав.

Четвертое сражение имело место в дальневосточных водах, при острове Цусима, во время русско-японской войны, а именно 14/27 мая 1905 года. Оно также принадлежит к величайшим мировым событиям. Но об этом будет речь впереди, а пока я расскажу на основании какого материала построено это произведение и почему возникло оно спустя двадцать пять лет после сражения.

В этом бою, исключительном по своей драматической насыщенности, я сам принимал участие, находясь в качестве матроса на броненосце «Орел». Неприятельские снаряды пощадили меня, и я попал в плен. Несколько дней мы пробыли в бараках одного японского порта, потом нас перевезли на южный остров Киу-Сиу, в город Кумамота.

Здесь в лагерь, расположенный на окраине города, мы были водворены на долгое время – до возвращения в Россию.

Я хорошо понимал всю важность события, происшедшего при Цусиме и немедленно принялся заносить свои личные впечатления о своем корабле на бумагу. Потом начал собирать материал о всей нашей эскадре. Но одному человеку справиться с такой огромной задачей было немыслимо. Я организовал вокруг себя человек пятнадцать наиболее развитых матросов, близких своих товарищей. Они с увлечением начали помогать мне. Большим удобством для нас являлось то, что в этом лагере были сосредоточены команды почти со всех судов, принимавших участие в Цусимском бою. Приступая к описанию какого-нибудь корабля, мы прежде всего интересовались как была организована служба на нем какие взаимоотношения сложились между офицерами и нижними чинами а потом уже собирали сведения о роли этого корабля в бою. Уже тогда многие боевые суда настолько были сложны и громадны что люди одного отделений не всегда могли знать, что творится в другом. Поэтому нам пришлось, задавая участникам боя вопросы, расследовать, каждую часть корабля отдельно. Что например, происходило, начиная с утра 14 мая и до окончательной развязки в боевой рубке, в башне такой-то, в каземате таком-то в батарейной палубе, в минном отделении, в машине, кочегарке в операционном пункте? Кто и что при этом говорил? Какие распоряжения исходили от начальства и как они исполнялись? Какова наружность отдельных личностей, их привычки и характер. Как некоторым представлялся бой, наблюдаемый с описываемого нами корабля? И так далее, вплоть до незначительных мелочей.

Матросы охотно и откровенно рассказывали нам обо всем, ибо перед ними были такие же товарищи, как и они, а не официальная комиссия составленная, как это было впоследствии, из адмиралов и офицеров при Главном морском штабе. Если кто-либо из опрашиваемых говорил неверно, то сейчас же другие участники боя вносили поправки. А потом некоторые матросы начали сами приносить мне свои тетради с описанием какого-нибудь отдельного эпизода. Таким образом, через несколько месяцев у меня собрался целый чемодан рукописей о Цусиме. Этот материал представлял собою чрезвычайную ценность. Можно смело утверждать, что ни об одном морском сражении не было собрано столько сведений, сколько у нас о Цусиме. Изучая подобный материал, я имел ясное представление о каждом корабле, как будто лично присутствовал на нем во время схватки с японцами, нужно ли добавлять, что наши записи не были похожи на официальные описания этого знаменитого сражения.

Но случилось так, что наша работа погибла, погибла самым нелепым образом.

Об этом, несколько торжествуя, повествует артиллерийский офицер с броненосца «Ушаков», лейтенант Н. Дмитриев, в своих воспоминаниях «В плену у японцев», помещенных в журнале «Море» за 1908 год, № 2. Правда, сам он находился в городе Сендае и поэтому не мог знать, что у нас случилось, но он приводит письма, полученные от своих нижних чинов из Кумамота. В одном из таких писем унтер-офицер Филиппов говорит:

«Люди из числа команды „Орла“, „Бедового“ и других сдавшихся кораблей стараются здесь возмутить пленных и нашли себе ярых сообщников и при помощи их стали распространять книги политического содержания и газеты с ложными слухами о России, а всего более стараются посеять вражду у команды к своим офицерам. К счастью, из числа пленных нашлись люди более благоразумные и предупредили их вовремя, не дав распространиться этому злу.

9/22 ноября команда, выведенная из терпения их поступками, избила их агитаторов. Двое из них едва ли останутся живы, остальных же забрали японцы. Все их книги и записки предали огню, а также и машинку печатную обратили в лом» (стр. 72–73).

Другой матрос начинает свое письмо со слов: «Всемилостивейшему государю моего благородию», а потом рассказывает о разных делах революционеров.

8 ноября приходил к нам армейский офицер известить, что начали отправлять пленных во Владивосток и что там сделали бунт.

Он просил нас, чтобы мы, когда будем отправляться, вели себя степенно и не бунтовали.

В то же время эти же самые политические развратители кричали: «Бей его, бей!»

Тогда офицер видит, что делают беспорядки, и ушел, но в это время, когда они кричали, то некоторые матросы записали этих бунтовщиков.

На другой день 9 ноября, вся команда, которая не желает, чтобы враги нашего дорогого отечества срамили его, то команда подняла на них бунт, чтобы истребить всех людей, которые против государя и правительства среди нас пленных, собрались.

Мы сошлись возле канцелярии и возле барака, где находились эти развратные люди, и когда мы стали просить у них разные политические книги и списки, то они вооружились ножами и дерзко поступали с командой» (стр. 74).

А теперь я от себя расскажу, как было дело.

В Японию, когда там скопилось много наших пленных, прибыл доктор Руссель, президент Гавайских островов, а в прошлом – давнишний русский политический эмигрант. Он начал издавать для пленных журнал «Япония и Россия», на страницах которого я тоже иногда печатал маленькие заметки. С первых номеров, по тактическим соображениям, журнал был весьма умеренный, но потом постепенно становился все революционнее. Помимо, того, доктор Руссель занялся распространением среди пленных нелегальной литературы. В Кумамота литература: эта получалась на мое имя. Ко мне приходили люди со всех бараков, брали брошюры и газеты. Сухопутные части читали их с оглядкой, все еще побаиваясь будущей кары, матросы были смелее.

Это проникновение революционных идей в широкие военные массы встревожило некоторых офицеров, проживавших в другом кумамотском лагере. Они начали распространять разные слухи среди пленных нижних чинов, говоря: все, кто читает нецензурные газеты и книжки, переписаны; по возвращении в Россию их будут вешать.

" Он навсегда войдет в потомство, наш славный Новиков-Прибой! Как поучительно знакомство с его причудливой судьбой!"

Демьян Бедный, 1937 г.

Алексей Силыч Новиков – Прибой (изначальная фамилия - Новиков) родился 24 марта 1877 г. в селе Матвеевское Тамбовской губерни (ныне — Рязанская область) – умер 29 апреля 1944 г., в Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище.
Детство и юность провел в селе Матвеевском, затерявшемся с речкой Журавкой среди обширных лесов и полей. С юных лет – тяжкий крестьянский труд (работа на земле, заготовка леса и дегтя) вместе с отцом , отставным унтер-офицером - фейерверкером (артиллеристом) Силантием (Силой) Филипповичем (1818-1898). Он как кантонист, т.е. сын солдата (тоже артиллериста суворовских войск), отслужив почти 25 лет воинской службы, с пенсией и денежной компенсацией за отказ от производства в офицеры вернулся в 1862 году из Польши с женой Марией (была его младше на 24 года) и годовалым сыном Сильвестром (1861-1927) в родное село, где у него уже не было ни крова, ни родных, и на имевшиеся деньги построил трехкомнатный бревенчатый дом (стоит до сих пор!). Азы грамоты Алексей сначала постигал с отцом, а потом без особого успеха обучался у жесткого нрава священника местной церкви, и, наконец, волею Судьбы — в церковноприходской школе в соседнем селе Анаево (в 10 км. от дома), где молодая учительница, разглядев в нем способности (честь ей и хвала!), отнеслась к нему с вниманием, а потому школу он закончил отличником! Отец, прекрасный охотник, не только раскрыл перед сыном красоту царства природы, но и научил выживать в тяжелых условиях, преодолевать трудности, быть самостоятельным, честным и справедливым.
Мать, Мария Ивановна (1842-1906) , полька , сирота, воспитанница католического монастыря в Варшаве, принявшая по просьбе мужа догматы православия, готовила мальчика к лучшей доле - священнослужителя (освобождались от воинской повинности).
Но Судьба распорядилась по-своему - однажды летним вечером, по пути домой с очередного молебна в Свято-Успенском Вышенском монастыре (расстояние от обители до села по прямой — 28 км. !) мать и сын на высоком берегу в луче солнца внезапно увидели необычно одетого человека, как выяснилось — матроса, словно поджидавшего их у красивейшего слияния рек Выши и Цны. Отвечая на распросы отрока, удивленного его обликом, моряк с пронзительными серыми глазами как-то исключительно ладно и заманчиво поведал ему об экзотических странах, красоте и силе океанских просторов и кораблях - скорлупках во власти стихии. «Из тебя, я вижу, хороший бы моряк вышел! » — запомнил его пожелание Алексей (из автобиогр. рассказа «Судьба»).

А.Новиков с той поры мечтал стать только моряком и увидеть океан. В 1898 г. умирающий отец наказал ему: «Служи честно, начальство уважай…Трудно будет — знаю. Народу служи …», и Алексей, когда пришла повестка о воинской повинности, сам вызвался и добился (поменявшись в списке с другим) назначения во флот (хотя служба там в 7 лет — больше, чем в армии) и был определен на Балтику. Пять лет жизни — с 1900 по 1904 г. прошли в Кронштадте (как грамотный и не пьющий, после успешно сданных экзаменов он стал баталёром* сначала 2-й, а с 1901 г. и 1-й статьи). Служил на крейсере «Минин» Учебно-артиллерийского отряда (им руководил до 1903 г. З.П.Рожественский — будущий командующий 2-й Тихоокеанской эскадрой — и А.Новиков получил собственные впечатления о нём). В 1902 г. за службу на «Минине» получил «хороший» аттестат. Состоял сначала в 16-ом флотском экипаже, но потом его как активно интересующегося политикой и читавшего запрещенные издания (был даже под следствием), борца за социальную справедливость, решили услать на войну с Японией. Вдруг, опять же волею Судьбы, он был переведен из 16-го в 7-й флотский экипаж и при назначении во 2-ю Тихоокеанскую эскадру попал не на флагманский броненосец «князь Суворов» (погиб в бою), а на бр. «Орёл» и остался в живых!
С 1900 г. в Кронштадте А.Новиков, посещая воскресную школу (он написал об этом в 1901 г. свою первую работу), и активно стремясь к знаниям, прочел многое из запрещенного, из классической литературы, изучил биографии писателей (в т.ч. самоучек — М.Горького, А.Кольцова, Ф.Решетникова и др.), следуя книгам «Практика самообразования» и «Среди книг» ​ известного литературоведа Н.А.Рубакина (в 1909 г. Алексей встретился в Кларане со своим «литературным крестным», а потом до конца своей жизни переписывался с ним). Подготовился к поступлению на физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета при поддержке преподавателя воскресной школы Ивана Ефимовича Герасимова, студента этого вуза.

Совершенно особый матрос был настолько заметен, что глава МВД России В.К. фон Плеве писал царю Николаю II: «В артиллерийском отряде выдающееся значение приобрел баталёр 1-й статьи Алексей Новиков. Означенный Новиков представляется заметно развитым человеком среди своих товарищей и настолько начитанным, что в беседах толково рассуждает о философии Канта …»

В конце лета 1903 г. Алексей был отпущен в отпуск, большую часть которого провел в Матвеевском. Там он получил в подарок от матери вышитый ей платочек и иконку, на обороте которой было написано «Благославение матроса Новикова» (с ней он он никогда не расставался!). По возвращению в Кронштадт нач. штаба Кронштадтского порта А.Г.Нидермиллер утверждает его на броненосец «Орёл», отправившийся в середине октября 1904 г. в составе 2-й ТОЭ на Тихий океан защищать Порт-Артур, воевать с Японией. На «Орле» произошла историческая встреча Алексея с инженером В.П.Костенко (он — Васильев в «Цусиме»). Именно он, почувствовав в беседе с ним одаренность баталера, рекомендовал ему вести дневник. Через некоторое время он же передал Алексею для прочтения запрещенный «Капитал» К.Маркса. Будущий писатель после 7 месяцев изнурительного перехода вокруг Африки, через Индийский океан в Японское море, оказался сначала в огне Цусимского сражения (27-28 мая 1905 г.), а затем пережил более 8 месяцев плена (пребывание там, правда, было сносным, т.к. Япония соблюдала Гаагскую конвенцию). В начале 1906 г. пароход Добровольного флота «Владимир» из г. Нагасаки доставил А.С.Новикова с другими бывшими пленными (матросы получили хорошее довольствие — по 300 руб., а также тулупы, валенки и папахи) в Россию, во Владивосток. С собою он благополучно провез (миновав заградительные отряды, искавшие революционеров) восстановленные им (после сожжения реакционными матросами в Кумамото) записи свидетельств участников Цусимской эпопеи.

Литературный талант проявился у А.Новикова в 24 года, когда увидела свет его первая статья — об учебе в воскресной школе. В начале апреля 1906 г. по возвращении в Россию из Японии газета «Новое Время» напечатала очерк Алексея «Гибель эскадренного броненосца «Бородино». Работа была написана на основе беседы с единственно уцелевшим из 900 чел. земляком С.С.Ющиным. О н передал рукопись в Петербурге вдове командира В.И.Фаиневой и она, прочтя, немедленно отнесла ее в редакцию газеты. Вскоре с ней повидался и Алексей — она, расплакавшись, благодарила за прекрасный текст о муже. Тогда же и газета «Мысль» напечатала очерк «Гибель эскадренного броненосца «Ослябя». В 1907 г. сразу в Петербурге и Москве под псевдонимом «А.Затертый (бывший матрос)» вышли две его первые книжечки — «Безумцы и бесплодные жертвы» и «За чужие грехи», которые за правду о Цусимской бойне тотчас же были конфискованы, а Новиков был объявлен в розыск.

Весной 1906 г. Алексей Силыч, награжденный двумя медалями и демобилизованный из флота, добрался из Владивостока до родного Матвеевского, где узнал о совсем недавней (всего 2 недели!) смерти матери. Вскоре, осенью, оставив свои записи о Цусиме брату Сильвестру, преследуемый охранкой за публикации, он был вынужден скрыться в Петербурге (адрес дал инженер «Орла» В.П.Костенко), поработав письмоводителем у «прекрасного человека, разрешившего пользоваться своей библиотекой», известного адвоката Н.А.Топорова (после общения с его клиентами А.Новиков в 1907 г. опубликовал «Рассказ сторожа»). В конце 1907 г. выехал в Финляндию, где на даче брата революционерки В.Фигнер его приютил дворник — друг с крейсера «Минин», рязанец М.А.Косырев (участник восстания в 1906 г. на крейсере «Память Азова», а в 1951 г. он был на открытии памятника писателю!), а затем в угольной яме парохода, нелегально перебрался в 1908 г. в Англию и смог устроиться только разнорабочим. В г.Барроу встретился с принимавшим у фирмы «Виккерс» новый крейсер «Рюрик» В.П.Костенко (именно он посетив верфь в Белфасте, указал на ошибку в системе плавучести лайнера «Титаника», но к нему не прислушались — о чем он доложил Морскому техническому комитету в СПБ). По просьбе В.П.Костенко и вместе с ним Алексей полгода вел политико-просветительскую работу среди матросов «Рюрика». Но, главное — в Лондоне, в квартире русского эмигранта, народовольца, выпускника МГУ, инженера Людвига Нагеля, помогавшего бежавшим от политического преследования в России, Алексей Новиков познакомился с его дочерью Марией (была моложе Алексея на 14 лет). После свадьбы в 1910 г. Мария Людвиговна стала верной спутницей Алексею Силычу на всю его жизнь.

Царская цензура зверствовала, поэтому до февральской революции 1917 г. А.С.Новиков печатался сравнительно мало. В 1911 г. он, написав большой рассказ «По-темному» (о бегстве в Англию в трюме), выслал рукопись на оценку всемирно известному писателю М.Горькому. Вещь настолько ему понравилась, что в течение месяца рассказ был опубликован в России в солидном журнале «Современник», а сам А.Новиков в 1912 г. получил приглашение прибыть на остров Капри, на виллу к писателю. Считается, что именно это произведение ввело имя А.Новикова в отечественную маринистику. Целый год он снимал квартиру на Капри и приносил Алексею Максимовичу свои новые тексты для обсуждения. Так, совершенствуя писательское мастерство в общении с М.Горьким, И.Буниным, Б.Тимофеевым, С.Астровым и др., он создал ещё несколько работ. Ориентируясь на стиль мариниста К.М.Станюковича, Алексей описывал, правда, больше простых матросов — людей, мужественных и добрых, преданных Родине и воинскому долгу. Вы — «сила земная» — в дарственной надписи Алексею на своей книге «Сказки об Италии» написал М.Горький.
В 1914 г. А.Новиков подготовил к печати сборник «Морские рассказы» (но смог опубликовать лишь в феврале 1917 г., после отмены политической цензуры). Кроме таких рассказов, писатель создал цикл острохарактерных работ о крестьянской жизни – «Лишний», «Порченый», «Озверели» и многие др., показывающие изломы человеческих судеб и душ под влиянием кризиса общественных отношений в царской России в период с 1905 по 1917 годы. Страстный охотник, он известен также своими проникновенными рассказами об этом увлечении, охотничьих собаках, природе Тамбовщины и Мордовии (в 1938 г. в Женеве, на конкурсе охотничьих произведений рассказ «Клок шерсти», переведенный на французский язык, получил первую премию).
Читателей привлекали и лирические произведения — «Море зовет», «Женщина в море» и др. (критик С.С.Гинзбург писал: у него «встреча с женщиной всегда внезапна, случайна, почти фатальна; сама женщина ярка, красочна; обстановка встречи насыщена весельем, бодростью…»).

Часть произведений Алексея Силыча до 1913 г. печатались под псевдонимом «Прибой», а часть под фамилией Новиков. Чтобы избежать путаницы (оказалось, что под псевдонимом «Прибой» уже издавался военно-морской историк Н.Л.Кладо, и к тому же публике был давно известен писатель Иван Новиков) в 1913 году писатель В.В.Вересаев в разговоре с Алексеем Силычем предложил ему объединить свою фамилию с псевдонимом «Прибой». Так, по совету старшего товарища в литературе и появилось звучное сочетание — «Новиков-Прибой».

По амнистии к 300-летию царского дома в 1913 г. А.С.Новиков снова возвращается в Россию, снова приезжает в Матвеевское, где снова ждет его беда — брат Сильвестр сообщает, что не может найти его рукописи из японского плена. Зато он «выправляет» Алексею Силычу хороший паспорт и он покидает Матвеевское, чтобы обосноваться с семьей в Москве (сначала снимает квартиру на Таганке, потом в 1920-30-х гг. живет в доме-коммуне литобъединения «Кузница» в Староконюшенном пер., а потом, накопив гонорары от издания книг, наконец, покупает квартиру в д.5 в Б.Кисловском пер.). В 1913 г. он начал работать в Московском книгоиздательстве.

В период 1-й Мировой войны А.С.Новиков, будучи призванным в Армию, был принят на должность заведующего хозяйством сначала 198-го, а потом 204-го санитарного поезда Земского союза (поезда передвигались вдоль линии фронтов, забирая раненых, доставляя в госпитали, нередко попадая под артобстрелы). Жена его, Мария Людвиговна, сначала работала медсестрой, а потом стала заведующим хозяйством 198-го поезда, потом 217-го, находясь там с сыном Анатолием (помимо Анатолия, в семье Новиковых родились ещё двое — в 1923 г. сын Игорь, а в 1934 г. — дочь Ирина ). В ходе войны, в 1916 г. он опубликовал только одну работу — «Погрузка раненных», отобразив там старшего врача 182-го поезда В.Г.Давыденко.
С лета 1917 г. Алексей Силыч устроился на работу в Земскую управу г. Спасска.

После Февральской революции 1917 г. (А.С.Новиков, всю жизнь был беспартийным , хотя и симпатизировал вначале партии социал-революционеров, частично выражавших чаянья крестьянских масс ) он пытался попасть в Учредительное собрание от Тамбовской губернии, а потом участвовал в декабре 1917 г. во 2-ом Всероссийском съезде крестьянских депутатов. Был несказанно рад отмене разрядов и сословий (напр. в Кронштадте исчезли таблички в парках «Нижним чинам и собакам вход воспрещен», а матросам разрешили ходить по всем сторонам улиц), а также появившейся свободе печати, и стал активно издаваться.
В первые же дни социалистической, Октябрьской революции поехал в Кронштадт чтобы побыть с моряками-балтийцами, понять настроение масс (и матросов и офицеров), принявших новую, пролетарскую власть. Познакомился там с Ф.С.Предтечей — автором текста «Раскинулось море широко», своей любимой песни.

В марте 1918 г. Алексей Силыч предложил Московскому продовольственному комитету свою помощь в снабжении голодающей Москвы зерном. Вспомнив недавний опыт врача В.Г.Давыденко, взявшей санитарный поезд чтобы вывезти сибирских политкаторжан, Новиков возглавил три простаивавших сан. поезда (имели особый статус и хоть какую-то «неприкосновенность») и добился их загрузки текстилем на обмен. С женой и сыном, а также с Максимом, сыном А.М.Горького, писателем И.Вольновым и небольшой охраной он успешно доехал (помогал грозного вида Максим с кольтом) до Барнаула, а потом смог (уже благодаря взводу красноармейцев из Вятки, давшим пулеметную очередь поверх голов бандитов уже собиравшихся грабить поезд у ст. Буй) вернуться на одном из поездов с зерном в Москву (об этом — очерк «За хлебом»). Другие же два с зерном, где главной была М.Л.Новикова, стартовав чуть позже, застряли в Барнауле после подрыва мостов частями Чехословацкого корпуса.
Возвратившись в Барнаул (группу писателей в творческую командировку направил нарком просвещения А.В.Луначарский) для вызволения супруги, А.С.Новиков попадает в город, захваченный еще и отрядами Колчака. Опять же чудом избежав расстрела, он был силой определён писарем в железнодорожный батальон, где пробыл два месяца, до сдачи подразделения войскам Красной Армии. Между тем, этот период был очень плодотворным: А.С.Новиков успевает основать в городе кооперативное издательство «Сибирский рассвет» и начать выпускать одноименный журнал, а в Чите создает издательство «Утес». В 1919 г. он написал и смог выпустить в Барнауле сборник рассказов «Две души» и лирическую повесть с уникальным названием «Море зовет», посвятив ее жене. В 1920 г. в Барнауле он задружился с писателем и просветителем Адрианом Митрофановичем Топоровым, от которого получил литературные материалы о деревенской жизни в разгар колчаковщины. А.М.Топоров, организовав уникальный проект — читку крестьянам рассказов писателей об их же жизни — в 1930 г. издал свой знаменитый труд «Крестьяне о писателях», где есть «народный» разбор и рассказа «Ухабы» Алексея Силыча.

Семья Новиковых приехала в Москву лишь в 1920 г. Тогда же М.Л.Новикова, владеющая иностранной и русской машинописью, устраивается в Народный комиссариат иностранных дел (помог ее отец Людвиг Нагель, вернувшийся в Россию из эмиграции в 1918 г. и уже начавший работать в НКИД).

А.С.Новиков в 1920-1931 гг., входя в объединение литераторов «Кузница» (В.Казин, Ф.Гладков, Н.Ляшко, А.Неверов, Е.Нечаев, П.Низовой, Г.Санников, П.Ширяев и др.), начал развивать удачно найденную свою тематику в литературе — показывать человека в позитивном развитии, переосмыслении себя, почти всегда под влиянием суровой морской стихии. Океан, сила природы выступают у него как некий воспитатель, закаляющий волю и очищающий «дряблые души» от лени, трусости, порочного индивидуализма. Кроме того, ему удаётся великолепно, не повторяясь во множестве своих работ, передавать красоту и силу водной стихии, на что способны только одарённые писатели.

Постоянно находясь в поиске нового, но обязательно хорошо знаемого материала, А.С.Новиков в 1921 г., получив мандат у знакомого по писательской работе Ф.Ф.Раскольникова, командовавшего тогда Балтфлотом, пребывал на базе подводных лодок в Кронштадте (ком. дивизиона А.Н.Бахтин), совершал выходы на подводной лодке «Пантера», беседовал с ветеранами. В результате в 1923 г. появилось первое в России вообще произведение о службе на субмарине — повесть «Подводники» (о трагедии с п/л «АГ-15» в июне 1917 г).

В 1923-28 гг. Новиков-Прибой совершил несколько рейсов на транспортных кораблях «Коммунист», «Герцен» и «Камо». Итогом стали повести — «Женщина в море», «Ералашный рейс» (первая советская морская повесть приключений), «Коммунист» в походе», а также роман «Солёная купель», который, по мнению академика С.Н.Сергеева-Ценского, стал лучшей работой Алексея Силыча из созданного до «Цусимы».

В конце 20-х годов А.С.Новиков-Прибой выступил инициатором создания Дома творчества писателей «Малеевка» около г. Руза под Москвой.

В 1927 г. он написал свою часть в коллективном романе 25 писателей «Большие пожары» (идея принадлежала М.Кольцову, гл. редактору ж. «Огонёк», там же и был впервые опубликован)

Дважды переиздаются «Морские рассказы» и «Две души». Появляются сборники рассказов «Победитель бурь», «Порченый», «Бойня», «Во власти моря» и др. Не раз печатается повесть «Подводники».
О популярности А.С.Новикова свидетельствуют факты: 1926-1927 гг. выходит пятитомное собрание сочинений в Харькове, в 1927-1928 гг. пятитомное собрание сочинений в Ленинграде. В 1929 – 1931 гг. читатели получают уже собрание сочинений в 6-и томах.

Для писательской работы в 1932 году по совету поэта и писателя П.С.Парфенова он получил участок и поставил там дачный дом в поселке Черкизово (ст. Тарасовская Ярославской ж.д.) под Москвой. Перевозку купленного сруба из Завидово организовал на санях бывший боцман «Орла» М.И.Воеводин.

В 1932 г. в своей квартире А.С.Новиков-Прибой долго беседовал с родоначальником мировой космонавтики К.Э.Циолковским, который приехал в Москву на церемонию вручения ему ордена Трудового красного знамени. «Вот какие мы русские люди… И социализм первыми строим, и на другие планеты лететь уже мечтаем… Придет время и еще как полетим-то… Вот здорово будет, на диво всему миру!» — заключил Алексей Силыч.

В июле 1934 г. Новиков-Прибой, Бабель и Кольцов как представители писательского сообщества удостоились чести встречать на аэродроме в Москве фантаста Герберта Уэлса.

С первых же дней своей службы на броненосце «Орёл» Алексей Силыч, наблюдая сам и беседуя с членами команды этого и других кораблей, начал письменно фиксировать уникальный материал о походе на Восток. По возвращении в Россию отдельные его очерки уже в 1906 г. появились в печати – «Гибель эскадренного броненосца «Бородино» 14 мая 1905 г.», «О гибели эскадренного броненосца «Ослябя» и его экипажа 14 мая 1905 г.», «Печальная годовщина» и др.
Однако все записи Алексея Силыча, так необходимые для задуманной большой работы, уже однажды сгоревшие, заново им восстановленные и с трудом сохраненные в японском плену и в долгом пути домой, были утрачены второй раз - в 1906 г. брат Сильвестр в Матвеевском спрятал архив от жандармов, а потом не смог его разыскать. Лишь через 22 года, 4 мая 1928 г. бесценные записи были найдены уже его сыном Иваном и были переданы им Алексею Силычу в присуствии А.В.Перегудова и П.Г.Ширяева (все трое были на охоте ок. Матвеевского). В том же 1928 году свои рукописи передал писателю его друг и наставник инженер «Орла» В.П.Костенко. С этого момента работа над давно задуманным описанием похода и трагедии в Японском море, создание которого Алексей Силыч с учетом отчаянных просьб цусимцев, считал долгом своей жизни, резко ускорилась.

Для «ухода» в обретенные материалы Алексей Силыч с семьей в 1928-1929 гг. с весны до осени проводит в Крыму, в г. Алуште. Там же в 1928 г. он знакомится со своим земляком, маститым писателем, академиком С.Н.Сергеевым-Ценским («Севастопольская страда», «Синопский бой», «Флот и крепость» и др.), с которым обсуждает план и главы «Цусимы». Там же он задружился и с писателем с А.В.Перегудовым, замечательным мастером слова («В те далекие годы», «Солнечный клад» и др.), в доме которого в Ликино-Дулёве написал несколько глав «Цусимы». А.В.Перегудов написал для романа стихи, который декларирует там Вася Дрозд (матрос Кочетков).

Первая часть «Цусимы» - «Поход» была издана в 1932 г. в «Роман-Газете» изд-ва «Худож. литература», и сразу же — в декабре получила в газете «Правда» восторженный отзыв известного критика С.Розенталя, отметившего, что Новиков со своей книгой — «не для эстетов и чистоплюев» — вошел победителем в советскую литературу. Между тем, понимая, что для написания пронзительно точной и полной картины гибели эскадры ему не хватает многих данных и впечатлений, А.С.Новиков обратился через центральные газеты к участникам Цусимского боя с призывом предоставить ему свои воспоминания.
Более трехсот цусимцев безоговорочно прислали своему соратнику личные дневники, фотографии и даже зарисовки с просьбой отобразить в работе эпизоды трагедии для последующих поколений. Многие приходили в квартиру писателя и рассказывали незабываемое. Чтобы поговорить с теми, кто не мог приехать, А.С.Новиков побывал в Рязани, Костроме, Ярославле, Ростове-на-Дону, Царицыне, Одессе и др. городах. Каждая такая встреча с друзьями, особенно с членами команды «Орла» - мл. штурманом Л.В.Ларионовым; инж. В.П.Костенко, последним командиром «Орла» К.Л.Шведе (в романе — Сидоров); лейтенантом. К.П.Славинским; боцманом М.И.Воеводиным; врачом А.П.Авроровым (А.Новиков работал под его началом в лазарете, а позже получил от него медицинский журнал); сигнальщиком В.П.Зефировым, машинистом С.А.Мурзиным, А.Пушкаревым, С.Мельниковым, П.Семеновым, Н.Кочиным, а также с других кораблей — вестовым ком. эскадрой П.Г.Пучковым, мичманами «Блестящего» Г.В.Ломаном и Н.Н.Зубовым, мичманом «Бодрого» Е.С.Гарнетом, офицером «Бравого» Н.В.Третьяковым, торпедистом «Громкого» Ф.П.Богорядцевым, рулевыми «Олега» М.И.Голубевым, С.С.Губенко, А.В.Магдалинским, маш. «Сисоя Великого» А.З.Аракчеевым, И.М.Шплатовым и многими другими, превращалась в десятки новых страниц, отражавших свидетельства очевидцев (!) . «Я обрастаю материалами для «Цусимы», как днище корабля ракушками» — писал автор в письме Сергееву-Ценскому.
«Работа над книгой сделалась групповым творчеством, которое слито в целое личным авторством писателя » — точно подметил писатель К.А.Федин.

Вторая часть «Цусимы» — «Бой» была издана в «Роман-Газете» в 1934 г. С.Розенталь написал в «Правде» — «Если есть книги, подлинно написанные кровью сердца, то несомненно, что эти две книги Новикова-Прибоя — из их числа. «Цусима» — книга, которую читаешь залпом от первой до последней страницы».

В феврале 1934 г. радиостанция «Коминтерн» передала постановку романа, созданную и исполненную Э.Гариным, а в ноябре известный театральный режиссер В.Н.Яхонтов, руководитель труппы «Современник», поставил инсценировку «Цусима» (на премьере выступил Алексей Силыч).

К.Г.Паустовский отметил в «Литературной газете» 24.03.1937 г.: «Цусима» стала великой удачей писателя. Здесь тема настолько потрясает, что перестаешь замечать всё то, что принято замечать у писателей: язык, стиль, композицию.»

В августе 1934 г. А.С.Новиков-Прибой как делегат с решающим голосом вошел в правление Первого всесоюзного съезда советских писателей (а потом участвовал в заседании 1-го Пленума ССП). На открытии Съезда он беседовал со своим литературным наставником — А.М.Горьким (известно, что Горький, наблюдая за творчеством «Силыча», журил его за слабую, по его мнению, эстетику стиля).
Был избран членом Правления Союза писателей СССР, входил в редколлегию журнала «Знамя».

В конце 1930-х годов известный скульптор и художник (илл. «Железный поток» А.Серафимовича и «Тихий Дон» М.Шолохова) Сергей Григорьевич Корольков создал бюст Новикова-Прибоя (сестра скульптора передала его семье писателя только в 1960-х). В 1941 г. художник встречался в Ростове-на-Дону с писателем и договорился с ним об иллюстрации «Цусимы» (к сожалению, этот грандиозный для искусства проект из-за Войны не был осуществлен).
Несколько монументальных изображений писателя также создал скульптор из с. Терадеи Рязанской области, земляк писателя — И.Ф.Тимошин.

В 1938 году Алексей Силыч способствовал созданию Севастопольского городского литературного объединения (теперь оно — имени А.Н. Озерова).

За успехи в литературной деятельности А.С.Новиков-Прибой в 1934 г. Правительством СССР был награжден ценным подарком - легковой автомашиной ГАЗ «М1» (такими же были награждены из числа писателей ещё В.Лидин и М.Пришвин), а 14 февраля 1939 г. - Орденом Трудового Красного знамени (в Кремле вручал «всесоюзный староста» — М.И.Калинин).
Писатель постоянно наращивал текст «Цусимы» — в общей сложности было добавлено более 12 глав! В 1940 г. роман «Цусима» предстал уже в известном всем варианте.

В марте 1941 г. за часть «Бой» дилогии «Цусима» А.С.Новиков-Прибой был удостоен Сталинской Премии 2-й степени (достоверно известно, что И.В.Сталин прочел роман по совету редактора газеты «Известия» И.М.Гронского) .

В основе сюжета «Цусимы» лежит событие, негативно повлиявшее на ход исторического развития России: гибель 2-й Тихоокеанской эскадры под командованием вице-адмирала З.П.Рожественского во время морского сражения 27-28 мая 1905 г. в ходе русско-японской войны (с нашей стороны погибло 5 тыс. чел. и был потоплен 21 корабль /в т.ч. 3 новейших броненосца/ из 38, а потери японцев составили — около 300 чел. и 3 потопленных неб. судна — миноносца). Очень много наших матросов, оказавшись за бортом, просто утонуло, не умея держаться на воде (а в РИФ в то время плавать не учили!). Интересно, что разгром эскадры произошел в государственный праздник — 27 мая — «День Священного Коронования Их Императорских Величеств».

Произведение перерастает сюжетные рамки простой хроники и показывает общественно-политическое состояние в России в 1904-05 гг. В романе показана эволюция масс — «в «Цусиме» движется не только эскадра, — движутся вперед в своём развитии обитатели нижней палубы» — писал критик В.А.Красильников.
В «Цусиме» через реально существовавших простых матросов и боцманов (а именно народ в лице многотысячного коллектива является главным героем романа — и это впервые!) и офицеров, соблюдавших славные традиции флота, хорошо отражена сущность русской души. Опять же впервые показаны действия реальных моряков перед лицом смерти, осуществление выбора между следованием воинскому долгу или позорным самосохранением.
Героизм и чувство долга тысяч людей, посланных на заведомую гибель, но не потерпевших поражение, а наоборот, одержавших моральную победу над неприятелем, в то же время отлично оттеняет непрофессионализм и отталкивающие личностные качества отдельных персон из высшего командования - «представительных ничтожеств».
В «Цусиме» отражены 34 корабля, а из более чем 400 (!) упомянутых моряков нет ни одного выдуманного лица (даже гротескный кочегар «Орла» имел прототипа — Тим.Лавр.Бакланова с кр. «Олег»). Есть, правда, псевдонимы: так, Сидоров — это ст. офицер Шведе, Васильев — инж. Костенко, Воробейчик — мичм. Бубнов, Вася Дрозд — матрос Кочетков. Несмотря на эскизность описания отдельных людей, каждому нашелся какой-то свой штрих. «Новиков-Прибой писал о народе тем языком, которым владеет редкий пасатель, — языком народным. Поэтический дар в его истоках своих прикасается к талантам сказителей» — отметил писатель К.А.Федин.
В отличие от других маринистов, для которых пейзаж только фон, Новиков-Прибой сращивает, подстраивает стихию к душевному состоянию участников действия. Проявления её всегда созвучны настроениям, переживаниям людей. Отвлеченные же пейзажи — например Океан во время похода в «Цусиме» — это чаще всего картины величия мироздания, вселенского покоя, противопоставляемого людской бессмысленной сутолоке. Во время же сражения — гнев Океана, картины потревоженной стихии, являются фоном, на котором разыгрывается фантасмагория дикой трагедии.
Роман «Цусима» построен не только на свидетельствах цусимцев, но и на множестве архивных источников, протоколах следствия, вахтенных записях (имелся даже журнал хирургических операций) , а также содержит техническую информацию, взятую автором, прежде всего из дневников В.П.Костенко, из бесед с офицерами (ком. «Орла» К.Л.Шведе, артилл. К.П.Славинским, Н.С.Вечесловым, А.А.Паскиным, Н.Н.Нозиковым и японским артиллеристом с «Асахи» Ятсудой). В романе точны (по имевшемуся журналу сигнальщика Зефирова) даже погодные условия, которые были в ключевых сценах — во время боев. Вместе с тем, некоторые сцены по кораблям в романе не прописаны — писатель, не имея по ним фактов, не стал прибегать к художественному вымыслу. Таким образом, текст романа, выверенный самими цусимцами, уникален по своей достоверности. «Тысячами глаз своих собратьев по флоту он прощупывал все закоулки каждого корабля, получал верные характеристики адмиралов, командиров и офицеров, собирал данные, не зарегистрированные никакими официальными документами. Оттого ему так просто делались понятными все сложные вопросы организации и управления флотом, тонкости технического оборудования судов, секреты морской тактики и стратегии» (В.П.Костенко, «Заметки участника Цусимы» в сб. «Наше слово о литературе», МТП, 1933)
Роман создает поразительный, кинематографический эффект присутствия в том времени, впечатляет гармоничным охватом гигантского пространства, включенностью читателя в события на большинстве кораблей эскадры, буквальным осязанием происходящего.
И ГЛАВНОЕ — произведение примечательно тем — и в этом огромнейшая заслуга писателя-гражданина — что десятки реальных людей — из состава матросов и лиц младшего командного состава, о которых никто бы и никогда не узнал, навсегда вписаны в Историю!

Как считает писатель Н.А.Черкашин: «Цусима» - из того редкого разряда книг, что не только светят, но и греют. Она, как добрый костерок, собирала вокруг себя людей, объединяла их, связывала, роднила… Участники похода Тихоокеанских эскадр - а их, уцелевших, насчитывалось в тридцатые годы несколько тысяч, разбросанные по всей бескрайней стране, - стали искать друг друга, списываться, съезжаться… Старые моряки как бы воспрянули духом. В романе развертывалась ярчайшая панорама матросского мужества. Впервые к ним, комендорам, кочегарам, гальванерам, минерам, сигнальщикам, машинистам, рулевым злосчастных эскадр, применялось слово «герой».

«Цусима» - выдающийся вклад в русскую и мировую литературу. Только до Великой Отечественной войны она переиздавалась не менее семи раз. «Цусима» по инициативе других стран была переведена на 8 языков мира (первыми перевели и издали японцы, выбросив критику в свой адрес), быстро была издана в Великобритании, издавалась в США. Примечательно, что на французский язык для издания в Париже роман перевела Н.В.Труханова — супруга графа, а впоследствии генерала РККА А.А.Игнатьева.